Геннадий мягко, невесело рассмеялся:
- Я вообще не знаю, куда, что и зачем. Я перестал понимать и то, что понимал… Мне кажется, остается только молиться…
Юрий Салин
Юрий Салин - высокий рыжеволосый кудрявый человек, геолог, зоолог, преподает в институте какую-то диковинную дисциплину, которая моментально вылетела у меня из головы. Его семья встречает нас радушно. На стол выставляют знаменитый папоротник, соленья, варенья. А я пока без спросу перебираю на письменном столе фотографии: вот медведь ловит рыбу, вот медведи купаются в ручье, медведица с медвежатами смотрят прямо в объектив.
- Как же вам это удается?
Хозяин открывает компьютер и показывает уникальные кадры. Две серии: медвежья и - запечатленная жизнь уже кочевников, охотников и оленеводов, живущих, точнее, наверное, доживающих на севере Камчатки.
Затем Юрий Салин демонстрирует книгу о медведях - в толстой обложке, крупная, она содержит уникальные материалы. Но “издана” тиражом в один экземпляр.
- К сожалению, нет никаких возможностей опубликовать хотя бы часть этих фотографий, не говоря о книге…
О литературном герое. И не только
В обратный путь с Владимиром Тыцких. Целый день пути.
- Среди людей вашего поколения, Владимир Михайлович, - говорю я, - есть много таких, которые могли бы стать героями романа. Кто это сделает? Не может же писатель другого времени писать о вас и ваших друзьях! Вот у меня вряд ли получится влезть в шкуру пятидесятилетнего мужика и написать все по правде.
- А зачем влезать в шкуру пятидесятилетнего? - Улыбается. - Вокруг полно шкур гораздо помоложе, пошелковистее. Еще не так траченных молью, тридцатилетних…
- Нет, а если по правде. Сейчас время другое. Пройдет время, и тридцатилетние о себе что-то родят. Уже рождают. Гаражи, алкоголь, бандиты, разборки, неприкаянность. По телевизору реклама пива. “Крем-гель для души” и “мечта о молодой коже” - это, похоже, концепты…
Дорога вьется, в лобовом стекле - просторы.
- Я хотела сказать, что ищу и не нахожу в своем современнике черт, которые могли бы стать чертами героя какого-то нового романа. Нового, в смысле для всех нас. Ну, правда - какой может быть сейчас герой? Кто он? Служил в Чечне? Молодой чиновник? Бизнесмен? Семьянин, который раз в две недели ездит в супермаркет “Метро”? Записной красавец, который слоняется по кафешкам, воображая себя то поэтом, то музыкантом?
- А что, - спрашивает вдруг Михалыч. - Тебе не нравятся люди вокруг? Там, у тебя в Москве…
- Нравятся. И… не нравятся. Я же говорю, капризны и прихотливы. Ох уж мне все эти высокие юноши с лицами, отмеченными печатями высоких стремлений и страданий… Нечеловечески даровитые, подающие надежды, требующие особых преференций…
- А ты сама не такой же юноша?
Замолкаю. Надолго. Поспорили о литературе, называется…
2 июня 2006 г. Чугуевка
В музее Фадеева в Чугуевке нас встречали совсем без помпы, по-настоящему радушно. Вся команда вновь была в сборе. Людмила Бадюк, директор музея, поэт Вера Саченко, музейные работники Лариса Ляшенко, Лариса Бабешко, Наталья Жданова - трудились не покладая рук: чистили картошку, строгали салаты, сервировали стол.
С середины застолья я ушла. Валилась с ног от усталости. К тому же сильно простыла.
Короче, утро я встретила разбитой, с градусником под мышкой. О том, как прошли четыре оставшиеся дня программы в Чугуевке, знаю только по рассказам. Все это время я пролежала у Веры Саченко в ее просторной деревенской комнате, где вдоль всех стен стояли стеллажи с книгами.
Меня отпаивали чаем с травами. По вечерам с Верой и ее четырнадцатилетней дочерью Лидой мы вели беседы. Светловолосые, со светлыми глазами, мои хозяйки не обделяли меня вниманием.
Лида рисует цветы в школьных тетрадках, сочиняет школьный роман и фломастерами записывает стихи:
Как хорошо сидеть у воды!
Красив и чист горизонт.
На песке остались чьи-то следы
И кем-то забытый зонт…
Мне было хорошо у Веры. Белые шторы, сирень в окно.
4 июня 2006 г. Музей Фадеева
Людмила Бадюк - вот кто настоящий энтузиаст своего дела. Она провела для меня персональную экскурсию по музею Фадеева.
Музей просторный, богатый. В фонде - краеведческое, практически некуда выставить: домотканые половики, ткацкий станок, обмундирование летчика, многочисленные фотографии…
Второй этаж - экспозиция, посвященная Александру Фадееву. Школьные сочинения, иллюстрации к его произведениям: Федор Глебов, “Любовь Шевцова на Ворошиловском шоссе”. В этой картинке, как и в романах Фадеева, - время другого дыхания. Это время моих молодых бабушек: бедная, счастливая, страшная, наивная, грозная советская эпоха.
Тут даже кресла и лампа писателя с переделкинской дачи. Многочисленные издания. Предсмертное письмо выведено аккуратными крупными буквами на отдельном стенде. Красный, белый, черный. Пулемет. Выставка составлена много лет назад.
- Думаем уплотнять. Сейчас уже не расходуют пространство так неэкономно. А вы вообще как относитесь к Фадееву?
И в этом вопросе чувствуется: не устарел ли, мол, в новой, современной ситуации, по-вашему? А кто вправе дать такую оценку?
6 июня 2006 г. Возвращение во Владивосток
На плацу Университета Невельского нас встречает тот же духовой оркестр, который две недели назад играл здесь прощальный марш. Да, знают эти приморцы, как учинить праздник. Телекамеры, журналисты - так и снуют.
- А где тот писатель из Москвы? Как - эта?..
Я понимаю свою ущербность. Писатель из Москвы, конечно, обязан выглядеть совершенно иначе. Писатель из Москвы - это ого! Такой крупный, под два метра, с ухоженной бородой, с гнутой трубкой в зубах. А еще в бархатном пиджаке и с беретом. И в кармане у него блокнот из кожи редкого тюленя, за ухом серебристая перьевая ручка. О, еще брови у него должны быть седые и пушистые, как у ризеншнауцера. А тут какое-то хлипкое недоразумение.
Женский голос молодой поэзии Дальнего Востока
Книги, журналы и газеты, которыми меня снабжают, складирую в большой фибровый чемодан. Не чемодан, а мечта оккупанта. Страшно подумать, что я потом буду с ним делать. Бумаг набирается уже килограммов под тридцать.
Листаю книжки. Разумеется, меня в первую очередь интересует поэзия сверстников.
Что обращает внимание - эта поэзия, в основном, женская. И та, которая уже расцвела, и та, которая только поднимается от завязи.
Постарше и пожестче Татьяна Зима, автор поэтического сборника “Скобы”: “Такая осень - пиши пропало, / бежит борзая, сливаясь с нею, / мешая краски как попало - / так веселее. Так оно зреньем не насытится, /так не бывает небо пусто, / и нужно умереть, чтоб свидеться, / и это грустно”.
Марианна Смирнова, совсем юная, двадцатилетняя. Она, может быть невольно, сказала про генезис стихов - не только своих: “Весь узор вероятностей: наша зима, / Море, чайный пакетик в дымящейся кружке - / Оригами? А вот: я не знаю сама, / Как они получаются… эти зверюшки”.
Хабаровчанка Дарья Уланова пишет стихотворение “Солдату”: “Неловкая, смешная, неумелая, / Закутанная в старый твой бушлат, / Дрожа, как лист, стояла, очумелая, / И отвернуться просто не смогла…”
Евгения Хузиятова заявила о себе публикацией в журнале “Дальний Восток”. Подборка стихотворений “Из Японии с любовью”: “На сером зелень, золото - на красном; / И неизменна, и многообразна, / На кончике копья сотворена, - / Арена экзотических историй, / Где в каждой точке в спину дышит море, - / Моя невероятная страна”.
…Когда нечто происходит, совершается, сдвигается в мире, первой это чувствует поэзия. Первым чувствует поэт. Не один какой-нибудь, а, может быть, платоновский поэт, поэт-идея, эйдос. И про всякие непростые вещи, хитрые и таинственные тенденции поэзия рассказывает с простодушностью болтливого ребенка. Пожалуй, наиболее звонкие поэтические голоса сегодня в Приморье - женские. Это тоже о чем-то говорит.