Так, по крайней мере, думал Дин Хун. И кончилась у него слишком спокойная для его натуры жизнь. Начавшаяся было от безделья тяжелая стар-
ческая скука и чувство покинутости всеми, ненужности никому - всё это разом ушло.
Как некогда говорил друг его далекой юности Лао Цзы: пустота наполнилась содержанием, то есть смыслом.
Снова он выходил на вышку заставы, как на службу. журнале, сшитом из тростниковых листьев, записывал каждое казавшееся ему подозрительным действие Чжен Ченя. Пристально следил за его многочисленными гостями, за тем, куда посылалась его прислуга.
Хоть по видимости Чжан Чень и отошел от дел, но к нему то и дело приходили молодые и алчные контрабандисты - за советом, за ручательством и поддержкой обросшего связями матерого старца. Заезжали нередко и бывшие ученики, чтобы выразить ему свое почтение. Странно, но и у этих профессиональных мошенников иногда случаются вполне человеческие взаимоотношения, привязанность и признательность.
Старик устраивал пышные приемы, а порой звал к себе и местных крестьян, и те охотно принимали почетное для них приглашение. идимо, среди них были те, которые давно связаны с его старым делом, кто помогал подносить его товар, прятать, передавать по цепи дальше.
А Дин Хуна крестьяне побаивались. Для них он всегда был суровым, неприступным стражем государственных интересов, начальником, наказывавшим за многочисленные мелкие нарушения. А они всегда были. Часто возникала необходимость "сходить на ту сторону" то на охоту, то за грибами-ягодами, за редкими травами и снадобьями. Да мало ли за чем, в конце концов, ведь никакая граница не может точно очертить и ограничить, вместить в себя жизнь.
Так уж устроено бытие, что у человека всегда есть желание того, что находится за гранью дозволенного в обществе ли, в государстве. Большая часть этих нарушений сравнительно безобидна и нередко имеет своей причиной недостатки самого государственного устроения.
Дин Хун, понимая это, старался на многие такие мелочи закрывать глаза, однако и не мог не делать хотя бы внушения или предупреждения очередному нарушителю.
Крестьяне - народ хоть недалекий по видимости, но тонкий, и все это понимали. И потому они старого генерала не то что не любили или ненавидели, а просто побаивались и уважали за особую беспристрастную честность и справедливость.
Но печальная истина состояла все-таки в том, что контрабандист, подрывающий экономическую основу государства (от коего никакой пользы народу, как казалось, не шло), был ему, народу, понятнее, родней и ближе, чем охраняющий государство и их личную безопасность пограничник.
Народу нет дела до того, почему казна пуста, почему государство не может в полной мере противостоять голоду, эпидемиям, нашествиям врага и прочим напастям.
А если в окрестность ворвется вражье войско, народ тут же бросится из деревень спасаться в крепость заставы. оины отобьют врага, заставят уйти восвояси, а народ вернется к своим домам и делам и тут же забудет своих спасителей, без всякого подчас повода начнет хулить и ругать их.
оспоминание о страшном начале
Он на всю жизнь сохранил в памяти весь ужас того сырого, промозглого, холодного утра…
его детский безмятежный сон вдруг ворвались громкие, чем-то похожие на волчий вой причитанья матери. Проснувшись мгновенно, он прежде увидел ее, бьющуюся в истерике в руках плачущего тоже отца. друг она вырвалась, упала на него, сына, и стиснула его в судорожных, до хруста костей, объятьях:
- Будь проклята эта жизнь!.. Пусть он сгинет, весь этот несправедливый мир! О горе мне… как мне вынести это горе?! Как мне жить дальше с этим горем? Как мне жить без моего родненького, без сыночка моего…
Он никогда не видел мать такой, всю в слезах, растрепанной и страшной в неизвестном, непонятном ему пока несчастье, которое вдруг обрушилось на их семью.
Оказывается, из-за прошлогодних ранних заморозков и недобора в урожае семья не смогла выплатить положенные налоги и за это теперь у нее отбирают сына - его самого…
- Сыночек, дорогой, прости нас за все… Прости меня за то, что произвела тебя на эту проклятую землю!.. Зачем… ну, зачем я это сделала?! И простишь ли ты меня когда-нибудь за это?!
Мать снова забилась в истерике, и в этот момент вдруг стала такой чужой, незнакомой и страшной, что Дин Хун сам заплакал от страха и зловещей неизвестности впереди…
Тут сбежались соседи, стали жалеть и успокаивать мать. Но были и те, которые будто бы даже осуждали ее. Почему-то их слова запомнились ему на всю жизнь.