Я постоял рядом, тронул за плечо:
- Иди в избу, простынешь.
- Нет, - отпрянул он, - нет! - Высушил рукавом слёзы на щеках. - Я плачу и рыдаю не напоказ, а когда думаю о доле возмездия. Я вижу мир, - он повёл рукой, как диакон, и поклонился даже кому-то, - я вижу мир, который виноват перед Богом. Но покаяния не вижу. И плачуза свою вину слезами и плачу. Безполезно хотеть быть счастливым без церкви. Это мне наказание. Почему они не поставили условия, чтобы тут была церковь? И они бы так не пали.
- Поплакал, и хватит. Иди спать.
- Алёша, - представился он, суя мне дрожащую мокрую руку. - Я был монахом. Я спасался. - Он зарыдал. - Дело моего спасения продвигалось. Мог спастись, действительно мог. И пропал.
- Почему? - невольно спросил я.
- Старец послал меня в мир. Иди, говорит, Алёша, золотая твоя душа, спасай, говорит, братьев.
- Спас?
- Погибли. Одного в Сибирь отправили, второй с ума сошёл. И я погиб.
- Пока человек жив, он может спастись, - утешил я. - Ты ж ещё живой.
- Если вы так считаете, тогда и они тоже могут спастись, да? И ещё одно явление было на крыльце. Опять Людмила.
- Не подумайте чего, покурить вышла. А курить вредно, не буду. Так вот, признаюсь, я была у него референтом, но не будем ханжить - не только! Мне и подковёрные игры известны и надковёрные. Но он был реальностью, куда денешься, хоть и сволочь. Счастья с ним я не знала, одни опыты. Умный был, хоть и сволочь, не знаю, жив или уже нет. Даже не знаю, отец ли он моих детушек. А эти все, - она махнула рукой, пошатнувшись в сторону дверей в избу, - это все вирусоносители. И - только! Брюконосите-ли и брюхоносители.
- Ах, всё не так! - воскликнул Алёша. - Вы же его любили! - И поспешно убежал.
- С чего бы я стала его любить? - спросила меня Людмила. - Ну, для начала, может быть. Да и кто он?
- Людмила, - сердито сказал я, - мне некогда вникать в вашу жизнь, я в ней случаен. Кого ты любила? Кто отец? Где дети? Мне это и знать не дано, и не надо. Но откуда все эти артельщики? Это что - колхоз или колония? Или поселение какое?
- Какая тебе разница? - спросила Людмила. - Ну не врубился, не въехал - живи так. - Людмила всё-таки стала выскребать из пачки сигарету.
- Минздрав тебя ещё не предупреждал? - спросил я и, не простясь, отправился досыпать.
Но по дороге, на свою беду, споткнулся о лежащего поэта. Он, будто на пружинке, сел и мгновенно стал читать:
- Надев коварства гримы, сполняя папин труд, из Рима пилигримы на Русь Святую прут. Цветёт в долине вереск, весна пирует всласть. Жидовствующих ересь у нас не прижилась.
Каково? - спросил он. - Конечно, не сменщик Пушкина Тютчев, но!
"ПРОСНИСЬ, ИЛЬИЧ, ВЗГЛЯНИ НА НАШЕ СЧАСТЬЕ!"
А ранним утром… что утром? Нельзя же было их выгнать. Как говорится, мы в ответе за тех, кого приручили. Они видели спасение только во мне. Просыпались, сползали с общественных полатей, смотрели виновато, и жалобно, и ожидающе.
- Нам же не для пьянки, - гудел оборонщик, - нам же, чтоб не отвыкнуть. Мы же проснулись, нет же войск ООН под окнами. Не вошли же ещё в Россию войска, лишенные эмоций. Так что, по этому случаю, а? Вася, что ты молчишь? Как ты себя чувствуешь?
- Было бы лучше, не отказался б. Но вообще можно пропустить денёк, - советовал агроном Вася. - Надо же организму давать встряску, надо же раз в неделю не пить. Эх, пиджак-то весь измял.
Аркаша ступал сапогами в просветы меж ещё спящими и пинками их будил. На пинки не обижались.
- Проснись, Ильич, взгляни на наше счастье, - сказал он лысому, с рыжеватой бородкой, человеку.
- Серпом по молоту стуча, мы прославляем Ильича, - добавил скульптор. - Слышь, Ильич, сделаю тебе предложение, от которого не сможешь отказаться. Хочешь политическое удовольствие получить?
- А почему бы и нет, - зевнул Ильич.
- Незалежни, незаможни, самостийни хохлы, когда дуже добре не могут втолковать собеседнику простую истину, то кричат: "Я тоби руським язи-ком кажу!".
Ильич снова, ещё крепче зевнул и шумно поскреб лысину. Обратился ко мне:
- Ну, как там мавзолей? Все пока ещё, или, несмотря ни на что, уже? Мавзолей - это же Пергамский престол сатаны. Так снесли его или нет? Если всё ещё нет, так зачем было будить? Аль нальете? Это бы вот было ар-хиактуально, архисовременно и архисвоевременно. В Монголии, - он зевнул, - водка называется архи. Там у трапа самолёта прилетевших из России встречают этой архи и очень хвалят Ленина, сказавшего: "Архи нужно, архи полезно, архи необходимо". После этого остальное не помнишь.
В избе колыхались сложные запахи похмелья. Хотелось на воздух. Ясно, что всё равно придется пойти за жидкостью для их реанимации. Другого счастья с похмелья не бывает.