Но люди, наиболее преданные крепкому старорусскому радонежскому православию, исторгнутые из властных структур, то есть - отлучённые от какого бы то ни было управления страной уже на века, проклятые двумя Соборами, сколько их было? Как долго и каким количеством людей хранила Россия старое византийское православие? Всячески уклоняющиеся от того, чтобы "быть записанными", уцелевшие старообрядцы даже по официальной переписи уже конца XIX века составляют… более четверти населения России. По мнению отдельных историков того времени, их, отринутых от центра в гиблые места, в Сибирь, на Север, в Поволжье - "без сомнения - более половины". Но лучше всего количественное соотношение двоеперстников и троеперстни-ков отражает такой исторический факт. При разрыве бомбы в 1881 году был смертельно ранен не только Александр II, но убит и казак Александр Малеичев, телохранитель царя. Перед похоронами казака неожиданно выяснилось, что он - старообрядец. Начальство разрешило старообрядцам похоронить своего единоверца. Каково же было удивление властей, обнаруживших при погребении убитого телохранителя, что из 70 человек "собственного его величества взвода" старообрядцами оказалось… 50 человек.
При тяжелейшем кризисе, поразившем новоправославную официальную церковь Центра, во многом потерявшую связь с народной Россией, нет ничего удивительного, что мыслящий писатель Лев Толстой не чувствует под собою крепкой почвы русского православия. В конце 50-х годов говорят о толстовском "выходе из культуры", об его "опрощении". Тогда Толстой уходит из большого цивилизованного прозападного мира в Ясную Поляну с большим недоверием к политике официальной, центральной церкви. В поиске истины он обращается к народу. Он стремится понять его волю. И "противодействие народа нашему образованию" он истолковывает как суд народа над бесполезной, не верной тогдашней культурой России. Собственно, то же самое делает и его герой в "Войне и мире" - "вольный каменщик" Пьер Безухов: он "выходит из культуры" и "опрощается".
Увы, граф Толстой не останавливается на этом. Его недоверие к культуре перешагивает через недоверие к официальной церкви - и выливается в недоверие к Евангелию. Это недоверие тем более объяснимо, что религиозно разболтанный век успел привить свои вкусы ещё юному графу - "Руссо был моим учителем с 15-летнего возраста". Известно, что в молодости граф носил на груди портрет Руссо вместо креста. Протоиерей Георгий Флоровский отмечает: "Не случайно Толстой занимался Александровской эпохой, с ней во многом он чувствовал заодно". Та же вольность, сообщённая всему веку Александровской эпохой, позволяет Л. Н. Толстому вовсе не оттачивать своё мировоззрение относительно Евангелия, но Евангелие примерять к собственным ощущениям и понятиям и очень многое из него не принимать как "устаревшее".
В "Диалектике" Павла Флоренского можно найти такое деление. Философским отец Павел называет мироощущение Шекспира ("Есть многое на
свете, друг мой Горацио, что и не снилось мудрецам"), Достоевского ("Всё - тайна"). Научным - мироощущение Толстого, приводя в пример следующий разговор. М. А. Новосёлов: "Но есть же, Лев Николаевич, в жизни кое-что таинственное?" Л. Н. Толстой: "Ничего такого, друг Михаил, нет". "Прежде всего надо верить в разум, - считает писатель, - а потом отбирать из писаний (…) всё, что согласно с разумом, и откидывать всё, что несогласно с ним".
В Дневнике 1860 года у Л. Н. Толстого появляется запись: "Пришла мне мысль написать материалистическое Евангелие, жизнь Христа-материалиста…" Ещё раньше (1855 г.) он записывает в Дневнике свою мысль об основании "новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле". Вот она, идея построения рая на земле, под которой жила Александровская эпоха. Идея, приведшая затем, в XX веке, к попытке построения "коммунистического рая" по рецепту Троцкого - лагерного коммунизма.