Вот какими "зигзагами" движется историческая логика. Попробуй предугадать, как наше слово или дело отзовётся. И на какой алтарь легли жизни наших мальчиков.
Но вот что странно. Попробовали бы мы сейчас снова ввести свои войска в Афганистан - и афганцы снова встретили бы нас с оружием в руках. Такова логика истории - нельзя облагодетельствовать насильно!
"Со щитом или на щите", - говорили в древности воины, уходя на битву. Была такая форма уверения, что обязательно вернусь. "Со щитом" - значит живой. Или принесут меня на щите. Но изощрённая машина войны всё усовершенствовалась и усложнялась. Рвались снаряды, рвались тела. Закопали бы в чистом поле под ракитой, чтоб чёрный ворон глаз не выклевал - и то успокоение родственникам.
Афганская война стала, пожалуй, первой в истории России баталией, откуда тела погибших доставлялись для захоронения ближайшим родственникам. Были, правда, случаи, когда привозили тела из Кореи, Вьетнама, Мозамбика, Конго, где наших солдат и офицеров официально "не было". Как правило, цинковый гроб приходил с "легендой" о несчастном случае, и не каждый город, не говоря о селе, знал про это. По инерции "чёрные тюльпаны" из Афганистана вначале тоже сопровождались секретностью. И первые жертвы этой войны уходили от нас как будто украдкой. Где-то в дальнем уголке кладбища. Без больших процессий, речей и прессы. И только когда на кладбищах стали появляться целые "афганские" аллеи, когда слухи об официально "отсутствующих" наших потерях стали "секретом Полишинеля", постепенно стала меняться страусиная политика замалчивания жертв.
Государственные похороны. Как правило, они ассоциируются у нас с проводом известных деятелей, чинов, звёзд. Рядовые всё больше проходили по разряду братских могил - так приучила нас наша история. И вот теперь афганская эпопея заставила выработать целую систему мер организации государственных похорон каждого погибшего на войне.
С одной стороны, мы как бы поднялись на ступеньку выше по пути цивилизации и гуманизма. Но, с другой стороны, общеизвестна неповоротливость нашей бюрократии. А в таком деликатном деле необходим тонкий душевный механизм взаимоотношений власти, военкоматов, места работы или учёбы погибшего, его семьи. Как эту деликатность соединить с нехваткой средств на все атрибуты и процедуры? Где найти таких "гибких" чиновников, которые были бы способны совместить чувство с параграфом инструкции? Вот и получалось: где-то неутешное горе матери смягчалось от деликатного обхождения, а где-то подливалось масло в огонь чиновничьим выговором: "Вы же говорили, что прибудет на панихиду человек тридцать, а их тут - за сто!" Это, конечно, крайний пример нравственной глухоты, когда даже во время траура наносится ненароком обида. А сколько обид начинается после траура! Сколько их приходилось читать в материнских письмах! Про забытые обещания поставить памятник на могиле. Про бесконечную переписку по поводу затерявшейся награды. Про разные версии обстоятельств гибели. Даже про захоронение под чужим именем (не могло обмануться материнское предчувствие: не её сын был в цинковом гробу, который нельзя было вскрывать).
О, матери погибших "афганцев"! Эту тему никак не обойдёшь, рисуя портрет поколения "последних из СССР". Можно даже признаться, что именно материнские письма, - а они-то и были основными источниками изучения и "воскрешения" павших - подтолкнули к мысли о необходимости сохранения памяти не только каждого отдельного имени, но и всего поколения как уникального социально-психологического явления, рождённого и выросшего в относительно спокойный, благополучный период истории нашей страны и воспитанного в духе служения высоким идеалам.
По многим причинам нельзя было вскрывать цинковые гробы, приходившие из Афгана. Это обстоятельство для многих матерей было особенно непереносимым. Как же так?! Ведь вот он, рядом, а я не могу припасть к его телу, обцеловать родное лицо. И первое подозрение: а вдруг ошибка? Подозрение перерастает в спасительную уверенность: здесь не мой сын! А мой жив: он где-то, может быть, в плену.
С этой мыслью уже много лет живет Зинаида Игнатьевна Бевз. Уже и мужа Анатолия Петровича похоронила рядом с сыном, уже младший Юрий, давно взрослый, вместе с невесткой Маргаритой внучат ей подарили, а она не может примириться с мыслью, что Игоря нет.