Петя попробовал даже послушать, о чем они толкуют, вошел в закусочную, взял маленькую бутылочку пива для блезиру и ничем внимания мужиков не привлек, но говорили они, можно сказать, ни о чем: кто из футболистов за сколько продается, и всякое такое прочее, при этом речь их была восхитительно бранной. Петя даже удивился:
— Никогда такой густоты не слыхивал! Через каждое, считай, слово — бляха-муха!
Борис вышел не скоро, не раньше чем через час. Не вышел даже, а выдвинулся — какой-то замедленный, и очень тихо, прогулочным шагом пошел в сторону ребят. Как договаривались, за Борей, в обратном порядке, двинулась вначале братская троица, через недолгую паузу Глеб.
Боря подошел к очереди, где Глебка вначале пасся — в обменный пункт. У окошка подвигал руками, обернулся к помощникам, открыто поманил их. Они приблизились.
Боря был опять бледный, как бумага, но говорил приветливо, чуточку шутливо — протягивал каждому по сотке баксов. Парни брали, тушуясь, не зная, что сказать. Он протянул зеленый листок и Глебке. Тот отвел руки назад.
— Ну, хорошо, — не стал спорить Борис, — пошли на автостанцию. Бал окончен. Всем большое спасибо.
В автобусе сидели рядом, не таились. Что-то на самом деле закончилось для него. Что-то важное прояснилось. И неизвестно, радоваться или как? Когда выгрузились, Борис собрал всех в кружок, там, где народу не шибко, сказал, улыбаясь:
— В самом деле, братцы, вы мне помогли. Я опасался кое-чего. Теперь нет.
Оглядел всех внимательно. Как очень взрослый и многое повидавший человек. Улыбнулся:
— У меня к вам просьба. Забудьте об этом. Навсегда.
10
Тут они расстались, и братья отправились домой, а Глебку Боря попросил проводить его не торопясь.
Они подошли к Марининой избушке. Борис распахнул калитку, из щели над окном достал ключ, вошел в дом, не забыв накинуть внутренний крючок. Марина, объяснил, сегодня у подруги на именинах, а ему надо на всякий случай кое-что показать Глебке.
Попросил чуточку подождать в сенцах, ушел в дом, сразу вернулся со стамеской в руке. Встал на колени в углу, вставил ее в щель, поднатужился. Доска, точнее, ее часть, отодвинулась, он ее легко поднял, достал снизу квадратную жестяную коробку от иностранного печенья. Открыл ее — там лежало несколько зеленых бумажек. Он полез в карман и вынул две толстые пачки. Третью протянул Глебке. Тот даже отшатнулся.
Борис чертыхнулся, вытащил из-за банковского пояска десятка два сотенных, сунул Глебке в колени, пояснил ласково:
— Да не тебе это, женщинам нашим, пусть наменяют их на рубли, хоть поедят по-человечески!
Глеб, поколебавшись, послушался. Две полные пачки Борис сунул в жестянку, объяснил:
— Под твой контроль, в случае чего. Ты сюда вхож, я знаю.
Все в Глебке вспыхнуло. Ну да! Это же когда-то должно было выясниться, рано или поздно. Но он трусливо молчал.
Значит, Марина. И вот так они с Борей объясняются. Мельком, мимоходом! Но ведь надо же объяснить, чтобы не было недоразумений. И он попробовал. Сказал было:
— Борик, понимаешь…
Тот говорить не дал, повысил голос, хотя и немного:
— Самое последнее дело, — сказал, — объясняться. Есть вещи поважнее.
И вытащил из-под половицы что-то похожее на длинный рулон. Впрочем, он больше походил на тубус для чертежей — такой Глебка в каком-то кино, кажется, видел.
Боря снял крышку с тубуса и, наклонив его, вытряхнул — с ума сойти! — новенькую винтовку, только не мелкокалиберную — боевую. Снова сунул руку в щель, достал еще одну коробку и запросто, играючи, выхватил из нее оптический прицел.
Щелк, щелк — и в руках у него играла, ходила, приплясывала красивая снайперская винтовочка, ухоженная и даже, похоже, напомаженная чем-то слегка, потому что сияла, сверкала черным вороненым блеском.
Боря глядел на нее как на милую подружку, улыбался, щелкал затвором и был вроде бы совершенно спокоен, но говорил сквозь улыбку совсем другое:
— Продали меня, брат! Одни продали другим! И тут уж ничего не попишешь, иначе… Так что уезжаю на работу. А ты! "Молчи, скрывайся и таи", — как сказал поэт. Главное — молчи!