Не понимали, бедняги, что жизнь может так развернуться, когда какие-нибудь десять минут все собой способны застлать, переиначить, перевернуть. И бывшее не только главным, а просто потрясающим — впечатления, слова, события запросто стираются всего одним разговором.
Глебка перед ними сидел. И совсем не Глебка — другой. А они думали — ему все произошедшее по фигу. Так ведут себя серьезные мужики, вот что. И они думали о нем именно так, сильно ошибаясь.
Ночью Глебка долго не мог уснуть, хотя устал до изнеможения — все гудело в нем, все перемешалось, и он не мог ни за что мысленно зацепиться.
Перед тем как лечь, долго бродил по интернету и первый раз подумал, как безумно чужд ему этот заэкранный мир, где что-то сообщают, чем-то торгуют, про все подряд высказываются. Бурлит сильно, будто кипит гигант-
ский всемирный гейзер — но вот его, Глебку и Борика, который неизвестно где, все это оживление совершенно не задевает.
Весь следующий день Глеб слонялся без дела. Сидел в огороде, повесив голову, лежал на диване, опять рылся в интернете, потом, неожиданно для себя, неизвестно чем влекомый, отправился в тир Хаджанова.
Они встретились сдержанно, только кивнули друг другу, и Глеб просто присел на скамеечке, смотрел, как упражняются в стрельбе мальчишки-черныши, совсем сопляки. Правда, были среди них два-три светлоголовых крас-нополянца, ему неизвестных.
В какой-то момент Хаджанов сам поднес Глебке знаменитый свой чайный стаканчик с манжеткой и блюдечко с колотым сахаром, самый его высокий знак уважения. Присел рядом. Молчал, ни разу не улыбнулся. Когда Глебка допил чай, заметил вскользь:
— Правильно, что зашел. Все будет хорошо. Маленько потерпи.
Зачем он сюда пришел, Глебка бы не объяснил. Ведь все аргументы были известны. И Хаджанов ничего не добавил нового. Может, хотел убедиться, что ему вчерашнее не примлилось?
К вечеру отправился на речку. Было, наверное, часов семь, вовсю еще полыхало солнце. Он задумался, погрузился в невидимое ему существование Борика там, в плену, да и потом, когда он был рядом — руку протяни, и все-таки совсем не здесь, в тайных событиях, неведомых ни младшему брату, ни, тем более, матери — взрослая, таинственная, опасная жизнь…
Вдруг рядом, будто огромный шипящий примус — не пронесся, а пролетел нездешний мотоцикл.
Глебка пришел в себя, вгляделся — неужели! Это же машина Ольги Константиновны! Обернулся назад — следом никакой стаи сопровождения, что же, она одна? Он прибавил шагу, даже побежал. Когда выскочил на прибрежную луговину, было тихо, чисто, ясно, и в воздухе никаких признаков мотоциклетного выхлопа. Направо, налево поглядел — пусто. Уж не показалось ли?
И тут услышал совсем тоненький звук. Сначала принял его за птичий распев, потом понял — тонкий плач. Догадался, подбежал к берегу, куда сходила забытая дорога, и увидел, что в неглубокой их речушке лежит на боку полуутопленный шикарный мотоцикл, а на его модном блестящем багажнике, неудобно пристроившись, скинув шлем, а ноги опустив в воду, сидит красавица следовательница и плачет.
Глебка, не снимая кроссовок, кинулся к ней, дотронулся до плеча, воскликнул:
— Да вы не плачьте! Ерунда! Сейчас вытащим!
Ольга взглянула на него как на пришельца, даже отдёрнулась — но это был лишь миг. Пораженно проговорила:
— Опять ты, мальчик?
Слезла со своего облучка. Они с трудом подняли мотоцикл и с надрывом — тяжеленная все-таки тачка — поперли его в крутой подъем.
Наконец-то проснулось в Глебке всё — вся его уже недетская энергия, новая, совсем мужицкая сила. Он пер эту тяжелую чушку вперед и вверх, сильно напрягаясь ногами, пихая плечом, а Ольга скорее только держала руль, правила им. И вот — они выбрались на противоположный берег.
С мотоцикла текло, и с красавицы тоже — она походила теперь на не очень молодую курицу. Он поглядел на свою мечту, представил со стороны и самого себя, и вдруг радостно, освобожденно расхохотался. И Ольга Константиновна засмеялась. Ольга.
"Вот дурочка, — подумал о ней Глебка вполне снисходительно, — и чего реветь-то было! Встань да дойди до деревни, ведь начальница милицейская!"
Тут же сообразил: "А может, не из-за мотоцикла плакала, и он — только повод?"
И все-таки они хохотали. Она спросила, успокаиваясь:
— Ну, и что теперь дальше? Я-то сухая, мои кожаные штаны влагу не пропускают, есть специальная подкладка. Только ноги. А ты совершенно мокрехонек.
— Тоже ноги! — воскликнул Глеб. — Остальное — ерунда. Лето ведь! Они сняли обувь — он легкие свои кроссовки, она тяжелые мотоциклетные бутсы, выжали носки. Ольга его оглушила: