Налетела картинка из не такой уж давней дали: они с мамой растаскивают железки, уцелевшие от Маринкиного скарба. Еще теплится земля, и боль скребет под лопаткой, недоумение, куда же и как делись Марина и Боря.
Потом мысль про Борика, про это вчерашнее вечернее чудо, когда оказалось, что кому-то известно, где он, — эту тайну, пока не раскрытую, он и вез домой, чтобы — что? Сказать маме и бабушке? Но, может, надо набраться железных сил и перетерпеть молча: пусть все само собой прояснится, без подсказок. К тому же Ольга, пардон, Ольга Константиновна уехала, исчезла совсем, на кого ссылаться, если ничего не подтвердится?
В родном городке, где каждый кирпичик известен, Глебка шел неспешно и с каким-то странным чувством ожидания.
Но что его может тут ждать?
Мама, бабушка, родной дом, это — да, ну, конечно.
А все остальное так непонятно. И никак не выходит у него врубиться и хоть что-нибудь понять про себя, родимого. Живет на то, что Борис отдал, и все! Но дальше? Что дальше-то? Как? Зачем?
Какая-то выпала смута ему на душе и полная душевная неприкаянность.
Непонятно, из каких взрослых сундуков, чужих к тому же, вылезло в памяти вдруг совершенно не употребляемое им прежде слово: неприкаянность. Смута душевная…
Впрочем, всякий человек, даже не шибко образованный, много чего всякого слышит и для себя незаметно в себя же складывает, чтобы потом, в один нужный момент, вполне таинственный, вынуть это слово и это знание и употребить его или хотя бы о нем подумать.
Был он, в сущности, еще мальчик, но уже приблизился к черте семнадцатилетия, и очень требовалось ему, чтобы кто-то сказал: иди сюда или вот сюда и делай то или это. Ты нужен.
Ты очень нужен, потому что рожден для этого, и это, между прочим, великая тайна. Иди сюда и делай это, ты призван к жизни ради того, чтобы отыскать свое назначение, состояться как человек, как работник и как продолжатель рода.
Вот и все, что требовалось Глебке.
Но никто ему этого не говорил. Он ничего не знал про себя, неприкаянный человек.
И сколько таких вокруг, думал он. Вот эта Натка, например, официантка в кафешке, бедная душа! А ее брат Влас, выдумывающий какие-то недетские свары? А Петя, Федя и Ефим, братья-погодки, не желающие торговать в магазинчиках собственных родителей, но ведь вынужденные же принять это странное и нелюбимое ими наследство?
А Борик! Да может, он-то самый неприкаянный из всех — стать мастером стрельбы, воевать, а значит — убивать кого-то, попасть в плен и даже быть похороненным, а потом исчезнуть, бежать от какого-то страха, от чьей-то, наверное, мести? Да и Хаджанов! Это только кажется, что у него все в порядке и денег полно!
Может быть, только Ольга — Ольга Константиновна — знает, что делать и как жить? Она же сказала: защищать. Не ловить, не сажать, а защищать. Вот это — да. В этом есть смысл, и не какой-то практический, а совсем другой, наверное, Божеский, только она об этом даже не думает, похоже.
Глеб пришел домой. Поел, поговорил с женщинами, включился в интернет. Нашел Дон-Кихота, рыцаря Печального Образа, прочитал про Росинанта, сказал себе, что завтра пойдет в библиотеку, возьмет роман великого Сервантеса и не встанет с дивана, пока не прочитает.
Какая, оказывается, стыдобушка не знать "Дон Кихота", это даже из скупых строк интернета ясно, хотя в школе о нем не было ни полслова!
10
Стемнело. Глебка ползал по интернету, женщины смотрели телевизор, у каждого свое, по привычке, занятие.
Глебка не сразу услышал звонок мобильника. Звонил он редко, парням-мужикам Глеб номер свой, конечно, не дал, но ведь они живут рядом, и так поговорить можно. Лишь иногда употреблял Глебка свой телефон — в одну сторону, по какому-нибудь неотложному делу. Или мама звонила с работы, чаще всего просила встретить, если несла сумки с покупками, а так и она небольшая была любительница тарабанить по телефону. Старые привычки, они надежнее.
И вдруг мобильник затренькал. Негромко, приглушенно, будто стесняясь беспокоить. И Глебка услышал не сразу.
Не понимая, кто бы это мог быть, заранее не слишком довольный ненужным беспокойством, он нажал кнопку, поднес аппарат к уху. Сказал:
— Слушаю.
— Глебка! — позвал его кто-то издалека хрипловатым голосом, и все в нем оборвалось. — Глебка!
И это был голос Борика. Как тогда! Когда он позвонил последний раз из плена!
— Глебка, — сказал издалека родной голос и спросил: — Ты узнаешь меня?
— Да! — крикнул Глеб, вставая.
— Не клади трубку, — велел Борик издалека.