В отличие от сталинского гитлеровский режим был лишен такого дуализма. Тем не менее потребовалось несколько лет, чтобы нацистская Германия подошла к так называемому окончательному решению еврейского вопроса, предусматривавшему массовую депортацию евреев в лагеря смерти. Там этому предшествовали продолжительная идеологическая промывка мозгов с помощью “Майн кампф” Гитлера и других откровенно расистских и антисемитских работ, официальное узаконение антисемитизма как государственной политики, повлекшее за собой систематическое вытеснение евреев из политических, общественных и экономических институций рейха, принятие расовых законов, лишивших евреев гражданских прав и определивших юридически точное понятие еврейства, исходя из конкретно сформулированных этнорелигиозных критериев, организованные сверху погромы ноября 1938 г. и, наконец, Вторая мировая война, окончательно развязавшая руки нацистов для геноцида. Если та же идея тотально покончить с евреями действительно завладела бы Сталиным в начале 1953-го, то их депортации по логике вещей должно было предшествовать нечто подобное. Но диктатор не мог не понимать, что его многонациональной империи в отличие от мононациональной Германии изначально противопоказан такой эксперимент, ибо она рискует просто развалиться.
Существует и другой достаточно весомый антидепортационный аргумент: несмотря на широкое предание гласности после августа 1991 г. самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе сотни тысяч пресловутых списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими советскими политическими секретами. В последнее десятилетие, например, были опубликованы основные официальные документы о насильственном выселении в годы войны и послевоенное время чеченцев, ингушей, крымских татар и других так называемых “изменнических” народов, а также “буржуазных националистов” из Западной Украины, Прибалтики и других регионов страны. Причем эти директивы принимались за несколько месяцев до начала депортаций, что опровергает измышления о том, будто сталинское руководство письменно оформляло их постфактум. В общем, если гипотетически в чьих-то “руководящих” умах и возникало намерение административно выслать евреев в места весьма отдаленные, то эта идея, не могущая быть переведенной на практические рельсы, оказывалась мертворожденной.
Думается, те элементы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках существовавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью коренных преобразований в советском законодательстве (прежде всего легализации антисемитизма как государственной политики, а значит, и введения национальной дискриминации), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями в многонациональной стране. При таком развитии событий зверь стихийного антисемитизма, разбуженный “делом врачей”, мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Показательно, что один из арестованных кремлевских врачей, Я. Л. Рапопорт, впоследствии называл “дело врачей” “незаконченным советским изданием” российских “холерных бунтов” начала 1830-х гг., когда темные и бесправные народные массы, доведенные до отчаяния страхом перед смертельной опасностью и видевшие в медиках, самоотверженно боровшихся с эпидемией, умышленных распространителей заразы, сначала расправились с ними, а потом обрушили свой гнев на представителей властей5.
Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Да и по складу своего характера он не решился бы открыто выступить против евреев, хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен переживать муки психологической раздвоенности, которая, возможно, и ускорила его конец. В связи с этим весьма симптоматичен эпизод, описанный композитором Т. Н. Хренниковым. В конце 1952 г. Сталин, в последний раз присутствовавший на заседании комитета по премиям своего имени, совершенно неожиданно заявил: “У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!”6*