Поддержать обращение в “Правду” должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе сбора подписей, в котором активную помощь сотрудникам ЦК и редакции “Правды” оказывали академик-историк И. И. Минц и начальствующий журналист Я. С. Хавинсон-Маринин, произошел сбой: Л. М. Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем ряду подписантов, так как он-де не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства. Коллизию эту разрешили довольно быстро, предоставив Кагановичу персональную копию письма, которую тот и подписал как личное обращение в “Правду”. На пленуме ЦК в июле 1953 г. он, имея в виду “евреев-националистов”, заявит, что “дело врачей” было бы “неправильно связывать с еврейством вообще”. Позже Каганович, будучи хорошо осведомленным в тайнах кремлевской политической кухни, отрицал наличие плана депортации8.
Возникла и заминка с Эренбургом: прежде чем поставить свой автограф, тот на всякий случай решил заручиться личным благословением Сталина, направив ему 3 февраля письмо, где как сторонник полной ассимиляции евреев намекнул на заведомую порочность затеи с посланием, исходящим от людей, объединенных по национальному признаку. Он также выступил против использования словосочетания “еврейский народ”, которое, по его мнению, могло “ободрить националистов и смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет”. В конце Эренбург приписал: “Если руководящие товарищи передадут мне, что опубликование документа и моя подпись могут быть полезны для защиты Родины и для движения за мир, я тотчас подпишу «Письмо в редакцию»”. Замечания маститого литератора, только что удостоенного Сталинской премии за укрепление мира между народами, были учтены при редактировании письма, которое свелось в основном к тому, что из него изъяли словосочетание “еврейский народ”, противоречившее сталинскому учению о нациях. После чего автограф Эренбурга появился на общем подписном листе, хранящемся ныне в Российском государственном архиве новейшей истории.
29 января Михайлов и Шепилов направили подредактированный проект Маленкову, а тот представил его Сталину. Судя по тому, что 2 февраля на сопроводительной записке к письму появилась отметка об отправке его в архив, можно сделать вывод, что текст Сталину не понравился. Не исключено, что тон письма — чрезмерно резкий, если не сказать, кондовый — его не устроил, ибо отражал вчерашний день, а не способствовал в стремительно менявшейся ситуации достижению новой цели: затушить скандальную ажитацию вокруг “дела врачей” в стране и мире. Обоснованность такой догадки подтверждается тем, что составление следующего варианта письма было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом. О выполнении задания он отчитался 20 февраля, когда вручил Михайлову “исправленный текст проекта письма в редакцию газеты «Правда»”9.
Хотя в идейно-концептуальном смысле сотворенное под руководством Шепилова не претендовало на новизну, но зато по лексике оно разительно отличалось от того, что было раньше. Это была уже не прежняя вульгарная агитка, а вежливое приглашение “вместе... поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев”. В общем, смягчился язык послания: исчезли “выродки”, “отщепенцы”, “шпионские банды”, испарились куда-то “еврейские буржуазные националисты”, не использовался даже такой ходовой пропагандистский штамп, как “англо-американские империалисты” (вместо них фигурировали “американские и английские миллиардеры и миллионеры”, “зарвавшиеся еврейские империалисты”), “еврейские труженики” не призывались больше к повышению бдительности, но появилось вновь вычеркнутое было словосочетание “еврейский народ”, что вопреки собственной теории мог сделать только сам Сталин. И самое главное, уже не выдвигалось никаких требований расправиться с “врачами-отравителями”. Правда, пуще прежнего костерились сионисты и Израиль, что объяснялось скандально произошедшим тем временем разрывом дипотношений с этим государством. Умиротворяющая направленность письма оттенялась внушавшей оптимизм концовкой — пожеланием начать издание в Советском Союзе газеты для широких слоев еврейского населения в стране и за рубежом10.
Поскольку из послания был изъят призыв “самого беспощадного наказания преступников”, можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по “делу врачей”. Тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище как сигнале к началу еврейской депортации. Если бы Сталин вскоре не умер, то скорей всего имело бы место действо, аналогичное тайной расправе над руководством Еврейского антифашистского комитета.