“Скажу сразу, что о предполагаемой депортации евреев я ничего не знал, так что подтвердить или опровергнуть написанное Шейнисом (в “Вечерней Москве” от 28 июня 1991 г. — Авт. ) не могу. Думаю только, что о таких важных вопросах государственной политики надо говорить языком документов, а не на основании частных разговоров и тем более слухов «о предстоящей расистской акции по отношению к евреям»”.
Цитируя это невыгодное для себя мнение, Шейнис, думается, отнюдь не преследовал цель объективно показать пеструю палитру разнородных откликов на свою предыдущую статью. Просто сценарий, разработанный этим опытным журналистом, включал в себя использование такого классического приема, как посрамление “Фомы неверующего”. Так вот, для того чтобы “вразумить” Колобанова и заодно убедить в собственной правоте всех остальных скептически настроенных читателей, Шейнис расчетливо начинил свою “бомбу” “взрывной” сердцевиной — “чрезвычайно важным свидетельством”, которое, собственно, и стало “гвоздем” публикации. Как, наверное, уже догадался читатель, имеется в виду “презентация” Шейнисом еще одного посмертного сенсационного откровения. На сей раз в качестве безгласного свидетеля публике был представлен некто Н. Н. Поляков, бывший “сотрудник КГБ” и член ЦК ВКП(б), который “последние годы жизни... тяжело болел”, а “перед кончиной... решил облегчить свою душу”, в чем ему помогли “два человека” (?) — “записали его показания и прислали автору...”* Это трогательное описание больше ассоциируется с житием какого-то благородного разбойника, обретшего святость благодаря предсмертному раскаянию, чем с реальным событием. Как, впрочем, и безымянные свидетели, внимавшие словам умиравшего, напоминают скорей бестелесных ангелов, чем обыкновенных смертных, идентифицируемых посредством конкретных имен, фамилий, адресов местожительства и т. п. А вот сам текст “покаяния”, якобы доставленного ими Шейнису:
“В конце 40-х — начале 50-х годов было принято решение о полной депортации евреев. Для руководства этой акцией была создана комиссия, подчинявшаяся только Сталину. Председателем комиссии Сталин назначил Суслова, а секретарем был я, Поляков. Для приемки депортируемых в Биробиджане (в частности) форсированно строились барачные комплексы по типу концлагерей, а соответствующие территории разбивались на закрытые секретные зоны. Одновременно составлялись по всей стране списки (отделами кадров — по месту работы, домоуправлениями — по месту жительства) всех лиц еврейской национальности, чтобы никого не пропустить. Было два вида списков — на чистокровных евреев и на полукровок. Депортация должна была осуществиться в два этапа — чистые в первую очередь, полукровки — во вторую. Операцию намечено было осуществить во вторую половину февраля 1953 года. Но вышла задержка не с концлагерями (барачное строительство не было завершено и наполовину, но это не могло лимитировать акцию), а со списками — требовалось больше времени; для этого Сталин установил жесткие сроки: суд над врачами 5—7 марта, казнь (на Лобном месте) 11—12 марта”.
Сразу же бросается в глаза, что представленное Шейнисом “свидетельство” похоже как две капли воды на сочинение В. Ерашова. И тут и там: суд над врачами, датированный, кстати, почти одним и тем же сроком (у Ерашова: 5—6 марта), казнь на Лобном месте Красной площади, “задержка” (у Ерашова — “заминка”) с оформлением бумаг на выселение, включение в контингент высылаемых “полукровок” и т. д. Но есть и некоторые отличия, причем такие, что приводят к парадоксальному выводу: содержание “историко-фантастической хроники” пронизано куда большей осведомленностью в организации реальной деятельности сталинских спецслужб, чем так называемое свидетельство “сотрудника ЦК КПСС и КГБ” Полякова. Ну, во-первых, если у Шейниса упоминаются “списки на депортацию”, которые якобы по всей стране составляли в общем-то некомпетентные в этом роде деятельности отделы кадров предприятий и организаций, а также домоуправления (ни одного такого списка — а их количество должно бы исчисляться миллионами — так и не было найдено), то у Ерашова сказано: власти, решив депортировать евреев сначала из Москвы, поручили провести отбор и оформление документации силовым органам, в чью прерогативу и входила высылка неблагонадежных граждан в административном порядке. Во-вторых, у Ерашова, старавшегося максимально приблизить свое повествование к реалиям тогдашней жизни, депортируемые евреи должны были следовать на спецпоселения, представлявшие собой специально оборудованные в отдаленных местностях поселки (как это и было с высланными по той же схеме крымскими татарами, чеченцами, “украинскими националистами” и др.). У Шейниса же в качестве мест будущего обитания евреев почему-то называются “барачные комплексы по типу концлагерей”, расположенные в каких-то непонятных “закрытых, секретных зонах”. Столь очевидное нагнетание искусственного драматизма — очевидное в “свидетельстве Полякова” — было, видимо, вызвано тем, что Шейнис анонсировал его как фрагмент будущей своей книги “Годы в моральном Освенциме”. К слову, от такого названия он вынужден был потом отказаться: несмотря на все его старания, содержание книги (о чем ниже) получилось таким, что даже условно не коррелировалось с творившимся в свое время в реальных лагерях смерти.