Впервыестоль детально и свежо прослеживается как история публикации “Тихого Дона”,упорной борьбы за фактически непроходную третью книгу романа, отношенийШолохова с Горьким и Сталиным, так и веер критических реакций на появлениепервых двух книг, вплоть до организованной клеветы о плагиате. Скореевсего, как полагали уже тогда люди осведомлённые, свилась эта клевета в рядах“Кузницы”, родилась в голове её члена Ф. Березовского, кстати, недавнегоредактора двух рассказов Шолохова, и моментально в нелепых слухах расползласьпо стране, от ЦК до Дона… Замешана она была на жгучей профессиональнойзависти и попытке подкузьмить своего организационного соперника — РАПП и егожурнал “Октябрь”, где появился роман Шолохова. Какую невытравленную рабскуюпсихологию обличает сама готовность пролетарских “кузнецов” тут же предположитьнекоего белогвардейского офицера в качестве автора выдающегося романа иотказать в проявлении гениальности русскому человеку из народной среды!
Пунктикисходного сомнения и отрицания антишолоховедов один: как это бывший чоновец икомсомолец смог так глубоко заглянуть в душу казачества, явить объёмную правдутрагической для него эпохи?! (Кстати, даже чисто формально: ни чоновцем, никомсомольцем Шолохов в реальности никогда не был. Да, он подал заявление оприёме в партию, но лишь в конце 1929 года, стремясь обезопасить не столькосебя, сколько близких от развязанной ростовской партийной и комсомольскойпрессой кампании по обвинению его в подверженности реакционным семейнымвлияниям, в подозрительной аполитичности, “пособничестве кулакам”…) Самымпринципиальным и мощным аргументом Кузнецова против этого пунктикастановится… судьба Филиппа Миронова, легендарного вождя красных казаков,закончившего свой путь командармом созданной им 2-й Конной армии, арестованногои застреленного охранником во дворе одной из московских тюрем 2 апреля 1921года. Именно он, преданный идеалам социализма и народовластия, в бою защищавшийновую власть, в своей записке Реввоенсовету, письмах Ленину и другим тогдашнимруководителям поднял бесстрашный голос против “адского плана” расказачивания,“политики “негодяев”, направленной “на истребление казачества, на истреблениечеловечества вообще”, за уважение “исторической, бытовой и религиозной” самобытностиказачьего уклада, человеческой личности как таковой. Фигура встаётпоразительная, настоящий богатырь духа, с красной стороны дерзко истрастно протестующий против, казалось бы, своих же, против того, кудазаворачивала реализация “коммунистического рая”! Вот что смеет бросать он влицо революционным вождям: именем власти, захваченной бывшими “общественнымиподонками”, прыткими инородцами “18-20 лет, не умеющими даже правильно говоритьпо-русски”, свершается “каиново дело” братоубийства, дикая, безумная,нелепая попытка безжалостным насилием сломить, разорить, усмирить, пролетаризироватьтрудовое казачество и крестьянство, превратить народ “в материал для опыта припроведении своих утопий”… Какой народный здравый смысл, какая сложность ивысокая человечность таились в этом красном командарме, какие находил он живые,пронзительные слова, несущие ценности умиротворения, требование реальноподключить сам народ к творчеству новой жизни, “процессу долгого и терпеливогостроительства, любовного, но не насильственного”! Кузнецов пишет о развороте“воистину шекспировских социальных страстей”, когда против таких, как Миронов,вставали те, кто с хрустом ломал народный хребет — Троцкий, Сырцов, Френкель,Гроднер и другие, с их клеймящей идейной тарабарщиной,“меньшевистско-эсеровская “иезуитчина”, ясное дело, подлежащая в лице её носителейнемедленному огню пролетарской селекции.
Именноиздевательски загубленные жизни Ермакова и Миронова, тысяч других несломленных,самых достойных и сильных, невидимым пеплом стучавшие в сердце творца“Тихого Дона”, внутреннее нравственное обязательство перед памятью о них ипридали Шолохову то поразительное духовное упорство, с каким он защищал подсильнейшим нажимом и писательского, и партийного начальства своё право выразитьв Григории Мелехове художественный интеграл их трагической судьбы, не пойти нафальшивую финальную ноту (привести героя к “нашим”, к большевикам). А что быстоило это сделать конъюнктурному препаратору чужого и идеологически чуждогоему романа, каким представляют великого писателя антишолоховеды?! И почему онине вспоминают, что Шолохов был единственным советским писателем, который, какбудто повторяя дерзновение писем Миронова Ленину, с уязвлённой страстью игневом писал Сталину жесткие пространные послания, рисуя в них с какой-то адскойнатуры времени коллективизации, а потом массовых арестов картинки частошаламовской жути, что он единственный посмел прямо разоблачать чудовищнуюрепрессивную систему, пыточную механику следствия?!