Шок же, всвою очередь, обезоруживает. Человек не знает, как реагировать, затормаживается,тупеет, а то и вовсе отключается. То есть делается более пригодным дляпоследующего давления на его психику. Именно поэтому в информационных войнахтак стремятся вызвать у противника шоковые реакции.
Еслисостояние шока длительное, то в эмоционально-волевой и интеллектуальной сферепроисходит серьезный, подчас непоправимый слом. Подобный эффект, кстати,наблюдался в концлагерях. Правда, там психическое насилие не сопровождалосьсмеховым компонентом.
Тут, междупрочим, тоже “все не так однозначно”. Можно, конечно, сказать, что смешноенесколько анестезирует психический удар. Но, с другой стороны, не ощущая силыудара, не видишь и необходимости защищаться. Все равно как обезболивающеесредство притупляет неприятные ощущения, и человек может не осознавать тяжестисвоей болезни и не будет лечиться.
Смех -вообще оружие очень коварное и (нечаянный парадокс!) серьезное. То, что смехзаразителен и порой даже вспыхивают своего рода “эпидемии смеха”,общеизвестно. Но есть и другой эффект. Как можно симулировать болезнь, такможно изобразить и зараженность смехом. В современном обществе считаетсянеприличным не понимать юмора, быть слишком серьезным, чуждым игривости. Еслине хочешь прослыть белой вороной, занудой, стать изгоем, ты обязан адекватнореагировать на “прикол”. То есть гоготать. И хотя в стебе, между нами говоря,ничего смешного нет (наоборот, от него часто бывает тошно), все равно надовыдавить из себя это подростковое “гы”. А выдавив “гы” или хотя бы улыбнувшись,ты практически неизбежно присоединяешься к “юмористам”, встаешь на их сторону.Такова уж человеческая природа.
Поэтому вважнейшей операции информационной войны, в захвате и присоединении аудитории,так часто используются смеховые приманки.
И еще однадогадка посетила нас во время написания этой статьи. Сколько бы мы нирассуждали про грубый стеб, все же пока трудно себе представить, что нынешняявласть потерпит матерные оскорбления в свой адрес на транспарантах в центреМосквы. Значит, ее — а заодно и всех нас! — нужно заранее к этому приучить.Чтобы никто не дергался и не рыпался. Так вот, наша догадка состоит вследующем: не для психологической ли подготовки публики режиссеры “оранжевых”революций предоставляют нецензурной лексике все более престижные площадки?Может, в этом и есть, как говорил Станиславский, сверхзадача постановки вБольшом театре оперы на либретто Сорокина? Намерение поставить эту оперувызвало редкий по своему единодушию протест. Все были против: богатые и бедные,консерваторы и либералы, молодые и старые. Взбунтовались даже артисты Большоготеатра (которые, казалось бы, за последние годы ко многому приучены и всеготовы были стерпеть: и уродование старых классических спектаклей, и свежиеновации типа “Палаты N 6”, где на сцене не по-балетному натуралистично изображалсяполовой акт, и много других современных веяний в искусстве). Однако Сорокинавсе равно поставили, и никакие рыночные соображения, на которые теперь таклюбят ссылаться, не остановили. Сборы нулевые, зал пустой, а все равно идет.
Ну,предположим, это еще можно было бы списать на чудачества руководителя Большоготеатра и на особое расположение к нему Швыдкого, выделившего деньги напостановку. Но когда узнаешь, что вскоре после этого и в Питере, причем негде-нибудь, а во дворах петербургской Капеллы, будет выступать скандальноизвестная группа “Ленинград”, в этом уже проглядывает некая закономерность.Группа собирается презентовать новый альбом с изысканно-эстетским названием“Помой ж…у”. Как заявил лидер группы Сергей Шнуров, “мы матом не ругаемся, мына нем поем”.
Кто-то,наверное, возразит, что мы делаем чересчур поспешные, далеко идущие выводы.Сейчас всяких безобразий полно, чего только не увидишь. При чем тут подготовкамассовых беспорядков? Но сцена Большого театра — это не любая сцена, а петербургскаяКапелла — не джазовая площадка и даже не Дворец культуры. Речь идет о двухэталонах высокого искусства. Причем искусства (во всяком случае, это касаетсяБольшого театра) весьма идеологичного. Из классики в Большом всегда шли толькошедевры. А те немногие современные произведения, которые там ставились, являлив оперной и балетной форме квинтэссенцию советской идеологии: прославлялигероев настоящего (Зоя Космодемьянская, Алексей Мересьев) и прошлого (Спартак),с которых народу предлагалось брать пример. Если в других театрах (конечно, вопределенных рамках) допускалось разномыслие, которое тогда называли“проблемностью”, то в Большом это было невозможно. Там в спектаклях насовременную тему торжествовал махровый соцреализм. И хотя советские временаминовали, массовое сознание, которое меняется достаточно медленно, сохранилопредставление о том, что новинка в репертуаре Большого театра выражаетустановочную официальную идеологию. Нам кажется, именно поэтому вспыхнул такойвсенародный протест и именно поэтому в преддверии “оранжевых” безобразий “ДетиРозенталя” отпраздновали в Большом свою премьеру.