“Умирает Медведь! — в отчаянии подумал я. — Не должно этого быть! Ведь мы же только что убежали от покойников. Как же я его домой повезу?!”
И вдруг меня самого обдало жаром от стыда. Что со мной? Почему я впадаю в отчаянье не от того, что он — Медведь, Мишка, Мишука помрет, а от тех жутких картин, от тех неприятностей, которые мне рисует мое растленное воображение: бездыханное тело, погрузка, выгрузка, следователи, допросы... Тьфу! “Господи, — пробормотал я, — прости меня, грешного! Спаси и помилуй!”.
Я склонился над его воспаленным лицом, увидел, как на бороду из уголка рта стекает струйка липкой слюны. Опять поменял ему рубаху (уж не в последний ли раз!), поднес ко рту кружку с отваром. Не открывая глаз, Сережа хлебнул, отвалился на спальник и что-то пробормотал: то ли “спасибо”, то ли “спасите”... Я набил печку дровами, подошел к низкому тусклому окошку, протянул руку к свету — посмотреть время. Часы стояли. “Плохая примета, — подумал я, но тут же вспомнил: — А от покойников мы все-таки убежали”. Должно быть, я просто залил часы водой, когда зачерпывал чайником воду из реки. Я снял часы, положил их на табуретку возле печки. В это время в печке вспыхнули дрова, осветили избу, и я увидел прибитую над окошком узенькую досочку и понял, что между доской и округлым бревном есть щель. Да, вот она. Просунул в щель палец, провел по всей длине щели и вдруг нащупал какой-то пакетик. Вытащил и прочитал на упаковке волшебное слово “эритромицин”. Что было дальше, помню по минутам! Рывком посадил Сергея на кровати, засунул ему в рот одну за другой три таблетки, заставил выпить кружку отвара, вытер лицо мокрым полотенцем. Он в изнеможении откинулся и заснул. Через два часа я повторил процедуру. Схватил часы, чтобы посчитать пульс (они высохли — и пошли!). Пульс всего лишь сто! Слава Богу... Часа четыре тому назад было сто сорок. Температура падает. Однако у нас осталось всего лишь четыре таблетки. Надо, как это ни рискованно, плыть к ребятам на сенокос. Медведь очнулся, и я стал объяснять ему, что нам надо срочно идти вниз — к друзьям, к лекарствам, к избе на покосах, куда довольно часто приходят на моторках деревенские браконьеры.
— Волчок! — взмолился Мишка уже вполне членораздельно. — Пожалей меня, дай отлежаться в тепле!
— Мишка! У нас осталось всего лишь четыре таблетки. А твое воспаление легких лишь чуть-чуть притушено. Я тебя усажу в лодку, как ребенка, укутаю пуховыми спальниками, будешь посапывать, словно в берлоге, и сочинять сказку, как волк спас медведя от неминуемой гибели.
Сережа заулыбался: перспектива плыть и дремать в байдарке, как в берлоге, да еще сочинять сказку явно пришлась ему по душе.
На завтрак он-таки поел рябчика в бульоне, попробовал печеного хариуса и позволил упаковать себя так, словно мы готовились к походу на Северный полюс. Я обул Медведя в громадные подшитые валенки, найденные на чердаке, потихоньку свел его по тропе к берегу и кое-как втиснул в лодку. Он сидел на пуховом спальнике, укутанный вторым пуховиком. Над его головой я укрепил зонтик, чтобы он был защищен в дороге от снега или дождя. А сам, поскольку мне предстояло весь день грести, надел фланелевую рубашку и штормовку... Что оставалось? Засунуть ему в рот две последних таблетки, столкнуть лодку в черную воду и — вперед, к северу!
Ах, как ладно и размеренно работали мои плечи и руки во время этого броска, как легко и вдохновенно я огибал опасные места, вовремя выходил на струю, придававшую лодке ходу.
Медведь, сидевший, как китайский мандарин, под зонтиком, уже не свешивал голову на плечо, а крутил ею по сторонам... Время от времени лебеди звонко переговаривались над нашими головами, видимо, удивленные странным зрелищем, которое мы представляли. Зато разноцветные самцы-турухтаны на желтых травянистых обмысках вели петушиные бои за обладание серыми невзрачными самочками и не обращали на нас никакого внимания, их можно было разглядывать с десяти-пятнадцати метров. Желтые ручьи, вытекавшие из оттаявших болот, с шумом вливались в Мегру, образуя целые айсберги воздушной пузырчатой пены.
От этой непрерывной, но сладостной работы я взмок, пар шел от моей штормовки и тут же на глазах исчезал, съедаемый холодом. Дважды я делал короткие привалы, кипятил в кружке чай, засовывал Медведю в пасть последние таблетки и снова хватался за весло.
...Однако что это за наваждение? Громадный валун торчит посредине реки, там, где его никогда не было. Откуда бы ему взяться? Я направил байдарку прямо на него. Но когда до камня осталось метров семьдесят, он вдруг шелохнулся. Сохатый! Но почему он стоит в ледяной воде? Я бросил взгляд на левый берег и увидел, что по нему мечутся какие-то тени. Волки! Они загнали сохатого в воду и ждали, когда он перейдет реку, чтобы переплыть ее и броситься следом за добычей. А он, умница, стоял на стремнине, понимая, что в потоке ревущей воды стая бессильна и не сможет справиться с ним. Я схватил ружье и навскидку дуплетом шарахнул гусиной дробью по хищникам. Волки взвизгнули и бросились наутек, а лось раздвинул грудью реку, вышел на берег, повернул ко мне морду, благодарно фыркнул и пропал в еловом наволоке.