Никакой тут гордыни нет! Перед вашими Гаагским трибуналом или парламентской ассамблеей — да. А перед волей Всевышнего — какая гордыня, одно смирение! Ну, вот и готов гимн. Как готов?
А самое главное? А припев?! Для народа припев нужен. В отчаянье я поднял взгляд от исписанной вдоль и поперек корявыми каракулями газеты. Уже вечерело. Рядом со мной два бомжа, устроившиеся на детской площадке под грибком, уже разливали что-то в пластмассовые стаканчики. Вечерело. Холодок начинал потихоньку забираться под мою куртку. И тут я понял, что силы на исходе, что на припев меня не хватит и что без помощи Михалкова я дело не завершу. Значит, надо прославить Отечество по его шаблону, разве что каким-нибудь словечком замаскировать мой вынужденный плагиат. Допустим, вместо “славься” (к тому же какая сегодня слава!) обойтись чем-нибудь попроще — допустим, “здравствуй”. Так и напишем: “Здравствуй, Отечество наше...” — только не свободное! Во-первых, подражание будет слишком явным, а во-вторых, ну какое оно сейчас “свободное”! Да и вообще “свобода” — мираж в любые времена. Пусть лучше будет какой-нибудь банальный эпитет — “привольное”, “раздольное” — во! — надеюсь “раздольным” мое Отечество будет всегда, если даже превратится в колонию цивилизованного мира. Но дальше — дальше я уже опять скажу свое, все о том, что мир, хочет он того или нет, но должен быть благодарен моей грешной, ныне разрушенной и все равно необходимой для его же спасения России:
Время придет, и в грядущей судьбе
Все человечество, жизни достойное,
(может быть, что какая-то часть человечества и недостойна жизни)
Скажет земное спасибо тебе.
Итак, что у нас получилось, подобьем бабки.
Родная Россия, ты наша молитва,
Народные силы свои собери,
Еще не окончена вечная битва,
Последняя слава еще впереди.
П р и п е в:
Здравствуй, Отечество наше раздольное,
Время придет, и в грядущей судьбе
Все человечество, жизни достойное,
Скажет земное спасибо тебе.
Пусть жертвы твои тяжелы и огромны,
Но все же от Бреста до Южных Курил
Тебя защищают ракеты, и домны,
И церкви, и насыпи братских могил.
П р и п е в: Здравствуй, Отечество...
История наша — страда и отрада,
В ней кровно повенчаны право и долг,
Но если Россия и в чем виновата,
То пусть ее судит один только Бог.
П р и п е в: Здравствуй, Отечество...
Я встал, облегченно вздохнул, перекрестился на закат и со счастливым чувством исполненного долга поехал домой.
В троллейбусе я блаженно подремывал и рисовал в своем воображении такую благостную картину. Посылаю я слова своего гимна в комиссию, а через несколько дней в моей квартире раздается звонок: “Станислав Юрьевич! Вас просит приехать в Кремль президент Владимир Владимирович Путин”. За мной присылают какую-то роскошную машину с сопровождением, я сажусь в нее, скромно одетый — в свитере, в джинсах, словом, в той самой одежке, в какой гимн писал. Мы въезжаем через Спасские ворота в Кремль, меня вводят в президентские покои, разукрашенные кистью моего друга Ильи Сергеевича Глазунова. Через распахивающиеся двери провожают к кабинету Путина, который своей легкой извилистой походкой идет мне навстречу, улыбается тонкой улыбкой, приглашает к столу. Мы садимся, и он спрашивает: “Расскажите, Станислав Юрьевич, как Вам удалось за такое короткое время сочинить такой вдохновенный текст?” Я рассказываю ему, как это вышло, и он в завершении разговора, дружелюбно глядя на меня, говорит слова, которые сказала императрица Екатерина Великая Маше Мироновой из “Капитанской дочки”: “Да, славная история”... И добавляет: “А какое бы Вы вознаграждение хотели, Станислав Юрьевич, за эту работу?..” И тут я, как кузнец Вакула из “Ночи перед Рождеством”, попрошу у него чего-нибудь самое что ни на есть простое.
— Дорогой В. В.! — скажу я ему... — Два Ваших мерзких министра — Швыдкой и Лесин — распорядились выдать воспомоществование журналам, с которыми конкурирует “Наш современник”, — “Новому миру”, “Знамени”, “Октябрю” — по два с половиной миллиона рублей на год. Соблаговолите, чтобы и “Нашему современнику” была оказана помощь в тех же размерах. Я тогда хоть Распутину и Белову приличные гонорары смогу заплатить.
Владимир Владимирович стеснительно улыбнется и скажет: “Ну какие пустяки, считайте, что дело решенное”.
— А деньги откуда? — спрошу я. — Ведь Шойгу, небось, все раздал на борьбу с сибирскими холодами?
— Деньги энтевэшные, от Гусинского, — ответит Путин. — Мои ребята все-таки их раскололи! — И увидев, что я несколько обескуражен, тут же утешит меня: — Берите, не стесняйтесь! Деньги — не пахнут!
...Вечером по телевизору я услышал, что комиссия приняла текст гимна на слова Михалкова. Я облегченно вздохнул, что никуда не надо ничего посылать, порадовался, что закончились мои переживания, и чувство у меня было такое, что чем-то помог Сергею Владимировичу, хотя он и не подозревает об этом. Заснул я как никогда легко, спал крепким, безмятежным сном и лишь на мгновение, проснувшись после полуночи, подумал про себя: “Ну ты, загородносадский Руже де Лиль, не пора ли тебе теперь отправляться в твою родную Калугу?”
(Продолжение следует)
Ю.Тюрин • «Ум собери и соединяй с душой...» (Наш современник N4 2001)
Юрий Тюрин
“УМ СОБЕРИ И СОЕДИНЯЙ С ДУШОЙ…”
(Ц Е Р К О В Ь И К У Л Ь Т У Р А)
“Одно из величайших открытий XX века, и в плане художественном, и в плане духовном, — православная икона. Напомним, что “открытие” это произошло в канун исторических потрясений: Первой мировой войны и последовавших революций и войн... — так двадцать лет назад говорил эмигрант “первой волны” Л. Успенский*. — Икона открывается как одно из величайших сокровищ мирового искусства, для одних как наследие далекого прошлого, для других как предмет эстетического любования; третьих же “открытие” это толкнуло к осмыслению иконы и, в свете ее, к осмыслению происходящих событий... Если в забвении иконы сказался глубокий духовный упадок, то вызванное катастрофами и потрясениями духовное побуждение толкает к возвращению к ней, к пониманию ее языка и смысла, приближает к ней, заставляет ее почувствовать: она уже не только открывается как прошлое, но и оживает как настоящее... Начинается медленное проникновение в духовный смысл древней иконы... Она воспринимается уже не только как художественная или культурная ценность, но и как художественное откровение духовного опыта — “умозрение” в красках, явленное также в годы смятений и катастроф” (с. 209).
В судьбе Православной Церкви крайне значимым был 1988 год, когда праздновалось 1000-летие Крещения Руси. Перед нашими глазами воссиял образ мирообъемлющего Храма, неповрежденный, не тронутый столетиями образ Церкви Соборной. После крестного пути испытаний, которым в XX веке прошло Православие, подвергшееся колоссальному государственному давлению, русская Церковь очищается от клеветы и гонений. Что же касается иконы, то в Россию возвращается ремесло, сама профессия иконописца, работа которого, с точки зрения господствовавшей идеологии, была не только бесполезной, но и вредной для общества.
Проникновение древнерусской иконы в мир культуры удалось вследствие титанической, неостановимой, самоотверженной работы реставраторов, открывших целый материк художественных ценностей прошлого. Несмотря на массовое уничтожение храмов и икон атеистической властью, подвижники культуры смогли и сумели спасти и возродить громадное количество живописных памятников. Появление иконы в государственных музеях, организация выставок в разных городах вызвали небывалое число публикаций, иллюстрированных изданий — от солидных альбомов до открыток и календарей.