“Ну, вот и все, сейчас они меня и добьют...” — подумал пехотинец...
Он так и не успел продумать свои действия в эту грозную минуту. В комнату влетела кумулятивная болванка от противотанкового гранатомета и ударила в стену. Видимо, чеченец выстрелил, не думая, что у него за заряд стоит в “трубе”. Ударом воздушной волны Василия подбросило в воздух и опустило у другой стены. Заряд, предназначенный прожигать танковую броню, оказался бессилен в комнате. Василий сразу после взрыва, скорее сознанием, чем контуженными ушами, услышал только какой-то неприятный хруст. Открыв глаза, он увидел, что почему-то сидит у стены, а на ногах у него лежит массивный, метровой ширины сейф для документов, отброшенный от стены взрывом.
Василий не чувствовал боли. Это могло означать только одно — железная коробка перерубила ему не только кости чуть выше колен, но и нервные стволы. “Чего не чувствуешь, того уже нет!” Он понял, что лишился ног.
Но время почему-то растянулось в часы. Пехотинец думал о чеченце в пуховке, который в эти секунды уже бежал по лестнице к нему.
Василий взял левой рукой автомат, положил конец ствола на сейф.
— Вот тебе и броня! — подумал боец. Сейф, лежа на его ногах, идеально защищал его голову и грудь.
Доли секунды, как лихорадочно быстро работает голова! Внутренний калькулятор считал ступени. Слух, контуженный взрывом, не различал быстрых шагов, но какой-то внутренний счетчик все-таки продолжал считать.
Василий, не думая и не видя никого в пролете выбитой двери, нажал на спуск. Нажал именно тогда, когда это было нужно. Чеченец влетал в комнату, когда ему навстречу уже летела очередь из аккуратных медных цилиндриков, заполненных свинцом.
Пехотинец даже увидел, как его пули выбивали кусочки пуха из пуховки чеченца. Три пули из пяти выпущенных — а больше в магазине и не было — пришлись в грудь. Он упал на пороге, едва войдя в комнату. Очередь отбросила его назад на полтора метра. Так бывает, когда швейцар выпихивает из дверей ресторана подвыпившего гуляку.
Они лежали по обе стороны сейфа.
Раздалась автоматная очередь чеченца, звонко отстучавшая по сейфу. Одна пуля верхом прошла в стену. Кусок штукатурки упал Василию прямо в открытый рот. Он чертыхнулся и сплюнул. Плевок был красного цвета. Василий не мог видеть и не мог чувствовать, как раненый чеченец достал большой нож и стал кромсать перебитые ноги русского пехотинца.
— Ну и всё! Умри! — крикнул по-чеченски дудаевский доброволец. Он подумал, что Василий уже мертв, если не кричит, когда ему режут и рубят ноги.
Но чеченец был смертельно ранен автоматной очередью. Он в пылу схватки даже не заметил этого. А после уже не смог встать.
— Эй, помогите, я ранен! Помогите! — попытался прокричать чеченец, но не смог. Только прохрипел. Развороченные легкие этого не позволили, он скорчился от сильной боли. По иронии судьбы на нем был такой же армейский бронежилет.
“Так он может и других призвать сюда!” — подумал Василий. Автомат был уже пуст. Коробки с патронами лежали в вещмешке в трех метрах от сейфа. Василий полез в карман ватных штанов. Достал гранату, это все, что было при нем. Выдернул чеку.
— Ну, держи, нохча! Чтобы знал, что я еще жив, — он высчитал четыре секунды, чтобы “подарок” не вернули по воздуху, и легонько кинул гранату через сейф. Даже не кинул, скорее толкнул, как ядро. Еще никто так близко от себя не бросал гранату. — Рекорд для Книги Гиннесса! Им бы здесь записать все наши рекорды...
Граната запрыгала по сейфу, как мячик, затем перевалилась на ту сторону. Почти сразу же прогремел взрыв.
— Вот так, нохча! А ты думал, что убил меня... — с радостью сказал Василий, сплевывая кровь. — Пехота и Луну возьмет!
За окном вновь завязалась перестрелка. Василий не мог видеть, что происходило под его окном, но опытное ухо различило, что наши пошли на приступ министерства, а чеченцы явно отступают.
Это ощущалось по стрельбе. Та, которая ближе — яростная и напористая, та, что подальше, как бы более тягучая и короткая. Очереди короче. Значит, отступают.
“Только бы дотянуть до своих, не отключиться, только бы дотянуть, потеряю сознание — сочтут за мертвого, и все, пишите письма!” — это были последние мысли Василия, черная пелена забвения уже заволакивала его сознание.
— Твою мать, а здесь наши! — последнее, что он услышал, проваливаясь в бездну.
Где же коридор, по которому уходят души? Где золотой светящийся шар Создателя, который встречает на пороге в иной мир? Ничего этого не было. Но была мягкая, как вата, и глухая темнота. Неужели всего этого не существует? Нет другой жизни, только — могильные черви и больше ничего... Так не может быть. Бог создал человека не для того, чтобы каждый раз безжалостно уничтожать его естество.
Он закашлялся.
— Ожил. Николай Егорович! Ожил, ей-Богу ожил!
Василий открыл глаза. Он лежал на походном операционном столе под юпитерами. Где-то гудел бензиновый генератор. Ему было холодно. Он был частично накрыт операционной синей простынкой. Почему-то накрыта была грудь.
— Способны говорить, молодой человек? — склонился над пехотинцем хирург в золотых очках.
— Я жив? — прохрипел пехотинец.
— Как ни странно, да.
— Ранен навылет, или пуля во мне?
— Вы не ранены в грудь пулей. Просто между листами бронежилета вам проткнуло бок десятисантиметровой деревянной щепой от оконной рамы. Вы, видимо, упали на нее. Пуля же застряла у вас в жилете. Шла уже на излете. Вот она, — сказал медик, протянул ему медную пулю СВД со смятым носиком и положил ее на грудь, на простынку. — А вот с ногами у вас дела похуже... Мы вам их ампутировали. Трубчатые кости были раздроблены в мелкую крошку каким-то тяжелым предметом... Но жить будете.
Василия несли по грязному полю в базовом лагере в Андреевской долине. Несли санитары к вертолету, чтобы отправить на большую землю, заботливо накрыв его несуществующие ноги офицерским одеялом. На “вертолетке” кружили винтами только что прибывшие “Коровы”. Из них высадился десант питерской морской пехоты. Ребята были в черных морских зимних шапках и бушлатах, но из-за перелета зябко ежились. Морпехи не знали, что рядом с ними, за забором, сложенным из пустых снарядных ящиков, на брезенте в рядок выложены, готовые к отправке в Моздок, а затем в Ростовский холодильник, двадцать “двухсотых”. Это была цена одного дня штурма центра города со стороны 76-й десантной дивизии Ивана Бабичева. Трупы по какой-то никому не известной этике специально отгородили от вновь прибывающих.
Многие “морячки” смотрели, как Василия несут к санитарному вертолету. Глаза тревожно вспыхивали, когда замечали, что раненый уже без ног.
Один морской пехотинец, видя, что Василий на него смотрит, сделал жест рукой на автомате, понятный только воюющим. Он означал — “мы отомстим за тебя, парень!”
Василий приподнял руку и окрестил морского пехотинца. “Выживи, парень!”
20 января 1995 года.
Андрей Воронцов • Неизвестный Крым (Наш современник N4 2002)
Андрей ВОРОНЦОВ
НЕИЗВЕСТНЫЙ КРЫМ
Клочок земли
В сущности, что такое Крым? Клочок земли, двадцать семь тысяч квадратных километров территории... А разговоров о нем, как будто это пол-России. Ну, есть там море, горы, солнце... Но все это и на юге России, слава Богу, еще есть. Или в данном случае важнее “земля и мертвые в ней”, как сказал один французский националист? Севастополь, город русской боевой славы? Но боевая слава, знаете, не бывает избирательной. Помню, как с обидой сказал мне один русский журналист из Днепропетровска: “На Украине, и помимо Севастополя, много городов русской боевой славы. Полтава, Харьков, Киев, Одесса... Почему же вы теперь в России, словно отказываясь от них, твердите одно: Севастополь, Севастополь?” Отчасти, конечно, ясно, почему — Севастополь по-прежнему главная база российского Черноморского флота. Но я считаю явным преувеличением утверждения, что нашему флоту, кроме Севастопольской бухты, негде на Черном море базироваться. Наш регулярный флот на юге был создан почти за сто лет до того, как был основан Севастополь — и где-то же он базировался? Понятно, что Севастопольская бухта удобнее, но за неимением лучшего можно воспользоваться и Цемесской, как в 1918 году. Было бы море, а стоянки для судов найдутся. Нет естественных бухт, можно сделать искусственные. Не в этом вообще дело. Нам в стратегическом отношении в “неудобном” Новороссийске, может быть, было бы удобнее, чем в Севастополе: нет “пригляда” украинской стороны, можно было бы снова разместить на судах ядерное оружие. Но Севастополь, Крым — это нечто большее, чем стратегические расчеты, большее, чем даже боевая слава. Как сладко для русского сердца видеть в Севастополе, Феодосии, Керчи наши флаги — Андреевские или трехцветные! Там, где стоит наш воин с автоматом, оттуда мы еще не ушли, даже если сотня международных договоров говорит об обратном. Право же, в чем-то хохлы по-своему правы, когда требуют убрать из Крыма Черноморский флот. Пока он там, не могут они с полной свободой сказать: наш Крым. Нет, будем откровенны, Севастополь для нас — далеко не в первую очередь важная стратегическая база (разве менее важна была закрытая Камраньская?), это — естественный ограничитель суверенитета Украины . Дипломаты, конечно, в таком духе высказываться не могут, а мне что? Собака лает, ветер носит. Думаю, однако, что и самые “щирые” украинцы говорят не всю правду, когда требуют от русских немедленно убраться из Севастополя. Это — своеобразная разновидность торга в вопросе о долгах за газ и нефть. Ведь наш уход, по сути, означал бы уход славян из центральной и восточной части Черного моря. Турецкий ВМФ уже сегодня сильнее Черноморского флота, а Военно-морские силы Украины, которые я лично имел возможность видеть, это не флот и даже не дивизия боевых кораблей, а, по нашим меркам, бригада. И дело не в малом количестве кораблей у ВМСУ, а в бедности. Даже если бы по соглашениям о разделе флота украинцы получили бы судов больше, то не смогли бы их содержать. Продали бы или разрезали на металлолом... Поезжайте в Балаклаву и посмотрите, что сделали они с уникальной, огромной, вырубленной в скале базой подводных лодок, способной выдержать прямое попадание атомной бомбы. Теперь в иную крымскую пещеру безопасней зайти, чем в этот тоннель... Наше присутствие в Крыму нужно украинцам не меньше, чем нам самим.