На следующий день отец Иаков и его спутники поставили гроб с нетленными мощами на повозку, заложили его сверху камнями и отправились, как будто едучи из каменоломни, обратно в стан Дворенинова. Но перед самым отбытием на родину одному из паломников, уснувшему после обеда (вероятно, это был сам священник Иаков, не назвавший свое имя по причине смирения), явился во сне святой, образ которого они видели слева от гробницы — “ростом велик, одежда как на Дмитрее Мученике Селунском” — и строго-настрого запретил увозить из Крыма его останки: “Мните мя, о друзи, взяти мощи моя на Русь, а аз убо хощу по-прежнему зде учинити Русь, а имя ми и память моя бывает в Семенов день”. И стал невидим. Вот то важное духовное свидетельство, о котором я говорил, что Крым был Русью еще до падения Византии. Впоследствии эти слова святого были начертаны на камне, заложенном в арку крепостных ворот на плато Монастырской скалы.
Когда Крым присоединили к России, мощи святого Симеона были уже утрачены, а надпись исчезла после революции. Сегодня самое время выбить ее заново.
Ханская ставка
Сколько ни бывал в Крыму, а никогда не тянуло меня в Бахчисарайский дворец. Ну что туда тащиться — ради “фонтана слез”, который тыщу раз видел на фотографиях? Я понимаю Пушкина: поэт, натура впечатлительная, в Бахчисарае, по сути, впервые встретился с настоящим Востоком, а мы в “Союзе нерушимом” видели его предостаточно. При Пушкине еще и литературная мода была на Восток, а теперь, как погнали нас оттуда вчерашние “младшие братья” да явились, как чертики из коробочки, всякие ваххабиты и талибы, модно стало смотреть на Восток в перекрестье прицела — артиллерийского или авиационного. Это теперь даже “прогрессивно” (в отношении мусульман Афганистана, Палестины или Ирака, но не их единоверцев в Чечне, Боснии или Косово). Сам я не любитель изучать Восток с помощью оружейной оптики, но и в микроскопе не нуждаюсь, чтобы увидеть в восточных узорах то, что якобы недоступно невооруженному глазу.
И вот прошлым летом довелось-таки побывать в Бахчисарае. Направлялся я, правда, в пещерный Бахчисарайский Свято-Успенский монастырь, но первым пунктом экскурсии по традиции был ханский дворец. Посмотрев из автобуса на его низенькие стены с декоративными минаретами, я сказал экскурсоводу, что в дворец не пойду, а пойду обедать. В этом не было никакого пренебрежения к крымско-татарской культуре, просто накануне, в День города Алупки, я ее насмотрелся сверх всякой меры. Самое интересное, что до праздника я на улицах Алупки ни одного крымского татарина не видел, а в концерте у памятника Ленину выступали одни татары! А те русские или украинские дети, что изредка появлялись, пели “попсовые” шлягеры, да еще и по-английски! Татары же, напротив, отдавали предпочтение национальному репертуару и национальным костюмам.
Не знаю, являются ли мои ощущения ксенофобией — пусть судят сами читатели, однако я предлагаю самым завзятым “демократам” и “интернационалистам” представить, что на концертах в День города Москвы выступают преимущественно азербайджанцы или чеченцы — и на родном языке! А русских в процентном соотношении в Алупке, наверное, даже больше, чем в Москве. Тем более что подоплека такого национального перекоса угадывалась без труда: власти Алупки, вероятно, пожадничали денег на праздник, не догадались поискать спонсоров, а татары были тут как тут — пожалуйста, мы найдем деньги; но тот, кто платит деньги, заказывает, как известно, и музыку! Оснований для подобного предположения достаточно: например, городская газета Алупки недавно перестала существовать и выходит теперь на весь город одна крымско-татарская “Алубика”! Все это не мелочи, завтра в эти незначительные, на первый взгляд, факты будут тыкать националисты и говорить: “Мы — титульная нация Крыма, только у нас сохранилась народная культура! Только мы организуем информационное пространство в Крыму!”
Симптом тем более печальный, что он не ограничивается Алупкой. Государственные радио и телевидение Республики Крым (точнее, радио- и телепрограммы, ибо телевидения и радио, в том виде, в каком они существовали при Багрове и Мешкове, в Крыму теперь нет — Киев запретил) заняли какую-то подобострастную, заискивающую позицию по отношению к крымским татарам, у которых, между прочим, полно своих дециметровых и кабельных телеканалов, не говоря уже о радиостанциях. То же самое можно сказать об официальных крымских газетах (а управляют Крымом, если кто не знает, коммунисты с вроде бы “русской ориентацией”).
Блок “Россия”, правивший Крымом (насколько это вообще возможно при верховенстве законов Украины) до коммунистов, имел много недостатков, и главный из них — ставка на местных и московских “бизнес-патриотов”, которые после победы Мешкова на президентских выборах потребовали платить по счетам, но он имел четкую позицию по поводу того, что в истории многонационального Крыма нет народов, которые пострадали бы больше других и, соответственно, заслуживают особого к ним отношения. В самом деле: почему крымские татары должны считаться главными страдальцами? А как быть с многовековым рабством русских и украинцев в крымском плену, с кровавыми и опустошительными набегами ханского войска на Русь, с депортацией всех христиан из Крыма в 1778 году и осквернением православных святынь? Почему выселение крымских татар в 1944 году — национальный геноцид, а события 1920—1921 годов, когда Бела Кун и Землячка (псевдоним-то каков!) не выселяли бывших офицеров и “цензовые элементы”, а расстреливали их десятками тысяч — не геноцид? Почему при оценке событий 1944 года не вспоминают угнанных из Крыма в Германию в качестве “остарбайтеров” славян — с помощью татарских коллаборационистов, кстати? И как, наконец, относиться к той кровавой бане, которую устроили славянам в 1941—1944 годы крымско-татарские карательные батальоны, что засвидетельствовал документом не кто-нибудь, а фельдмаршал Манштейн? (Документ Манштейна в начале “перестройки” имел, как водится, “закрытое” хождение “в верхах”, чтобы “не возбуждать межнациональную рознь”, — но многочисленными публикациями о “сталинском геноциде” над крымскими татарами ее возбуждать было, естественно, можно.) Ведь, за редкими исключениями, эти массовые зверства не имели для немецких прислужников из крымских татар никаких юридических последствий, их и выслали-то, как говорил сам Сталин, чтобы избежать тотального дознания, которое неизбежно приняло бы характер процесса над целым народом, со смертными приговорами тысячам военных преступников!
При высылке пострадали, естественно, и невинные, как, впрочем, страдали они в кровавых чистках крымско-татарских коллаборационистов, но теперь, когда их право жить в Крыму восстановлено, все прочие проблемы, неизбежно возникающие после возращения — жилищные, имущественные, финансовые и т. п., — имеют не политический, а чисто юридический характер. Претендуешь на занятую кем-то после выселения жилплощадь — пожалуйста, судись, а многочисленные крымско-татарские правозащитные организации должны тебе в этом помогать, для этого вроде бы и создавались. Но тем, кто знаком с жилищной ситуацией в Крыму и видел местный “старый фонд” — хотя бы в ялтинской Васильевке, ясна непродуктивность такой политики. Легче и дешевле построить новый дом, чем отсудить, а потом восстанавливать “старый фонд”. К тому же в бывших татарских домах и квартирах нередко живут те или потомки тех, чье жилье сожгли в оккупацию гитлеровские “нукеры”. Подобные процессы для крымско-татарских националистов могли бы иметь прямо противоположный эффект. Ведь Крым после войны лежал в развалинах! Стали бы выяснять, что разрушили немцы, а что их прислужники...