Вспомним еще одну запись из дневника убитого чеченского бандита:
“Аллах велик. Он помогает своим муджахедам. Солдат заставили уйти. Нам привезли деньги, еду и боезапас. Снова убивали неверных псов...”
Убивали.
В Москве и Волгодонске, в Дагестане и Ставрополье...
Как говорит Любовь Васильевна, когда Лебедь заключал хасавюртовские соглашения, было такое ощущение, что все садятся на плот и стараются уплыть, бросая раненых, убитых, родных, матерей, только чтобы спастись самим. Ничего страшнее, чем то бегство из Чечни, она не видела...
7
— Если б я не была там, если б я не понимала разумом своим, что все это бред, причем бред совершенно нездоровых и нерусских людей, то я бы, может быть, и поверила, — говорит Любовь Васильевна Родионова. — Но я все видела своими глазами. Нам не от кого и незачем было убегать. Все было наше. Грозный был наш. Наше командование само в августе позволило полевым командирам войти в Грозный.
— А вы тогда были там...
— Да, конечно... Это офицеры менялись. Они приезжали на два-три месяца, а я десять месяцев провела, день в день. Я прилетала сюда на четыре дня, чтобы продать квартиру, и снова назад...
— Какую квартиру?
— Эту... Она была заложена... И осталась она у меня только потому, что в газете “Завтра” дали объявление, и люди приносили по десять, по двадцать рублей... Еще монастырь Иоанна Богослова помог... А речь шла о четырех тысячах долларов... В принципе, это было очень дешево. Можно сказать, что чеченцы меня пожалели...
Страшными кругами чеченского ада прошла мать Евгения Родионова в поисках могилы сына.
У нее сохранилась фотография, на которой ей удалось в селении Горском сняться в группе людей, окруживших Хаттаба. Как это удалось ей, Любовь Васильевна не понимает и сама, но эта фотография и стала для нее пропуском в Чечне.
Но и с этим пропуском бандиты взяли Любовь Васильевну в заложницы. Она попала в плен к брату Басаева — Ширвани...
— Вас взяли в плен?!
— Ну, они сказали, что я фээсбэшница... Нас же все знали... Мы ходили там столько месяцев. Ну вот сломали ребра, позвонок... Почки отбили...
Только 21 сентября на скачках, устроенных чеченцами в честь победы над русскими, Любовь Васильевна узнала от Руслана Хайхороева, что ее сын убит.
Победитель был по-чеченски великодушен.
Теперь чеченский джигит потребовал с несчастной женщины деньги за тело замученного им солдата. Любовь Васильевна заложила свою квартиру в подмосковном поселке, привезла Хайхороеву в Бамут деньги, и он показал воронку, где были закопаны убитые им русские ребята.
При свете фар раскопали могилу и стали извлекать тела...
На краю этой могилы-воронки Любовь Васильевна сказала, что если не будет крестика на солдате, то это не он. Он никогда не снимал крестика...
И вот из ямы раздался крик: “Крестик!” Когда подняли из воронки обезглавленное тело Евгения, увидели крестик, который прижимал к груди мертвыми руками Евгений...
Этот Крест Евгения Родионова хранится теперь в Церкви в Пыжах...
— Вот Женя в Новороссийске... — перебирая фотографии, говорит Любовь Васильевна. — Это он с компанией друзей... Смотрите, кто с крестиком... Он крестик не снимал никогда... А вот фотография Евгения в Калининграде... А потом он таким стал...
Голос ее срывается.
Мне и самому нелегко смотреть на эту фотографию.
Страшная фотография...
Пустырь... Вдалеке какой-то барак... На пустой земле пустыря на коленях стоит Любовь Васильевна... Перед нею четыре обернутых в целлофан пакета. Это то, что выкупила Любовь Васильевна у боевиков, продав свою квартиру... В пакетах тела ее сына и трех его товарищей...
— Это в Бамуте? — спрашиваю я, чтобы что-то спросить.
— Нет... — отвечает Любовь Васильевна. — В Бамуте нельзя было фотографировать... Ночь была... В час ночи привезли... Это утром в Ханкале...
Когда тело Евгения подняли из воронки, обнаружилось, что у него отрезана голова.
6 ноября Любовь Васильевна снова ездила из Ростова-на-Дону в Бамут за его головой...
— Заведующий лабораторией Владимир Владимирович Щербаков провожал меня... — рассказывает она. “Не езди... — говорил он. — Ну, куда ты поедешь? Ну, похорони то, что есть... ” — А как похоронишь без головы?
Но удалось Любови Васильевне и голову сына освободить из чеченского плена. После немыслимых мытарств привезла она останки Евгения в родной поселок...
Гроб стоял в комнате, и всю ночь Любовь Васильевна сидела возле сына.
21 ноября, на день Архангела Михаила, тело Евгения Родионова было предано земле на поселковом кладбище.
Я ходил навестить могилку нового мученика за Христа Евгения Родионова. И хотя и невелико кладбище, а пришлось спросить:
— Где могилка Евгения Родионова?
— Это который из Чечни?
— Да... Тот, который мученик...
— Оттуда все мученики... Это туда... На той стороне кладбища.
Только теперь я понял, почему не нашел могилу сам. Я высматривал одиночную, а тут в оградке было две могилы...
На одной надпись: “Родионов Евгений Александрович — 23. V. 1977 — 23. V.1996”, а на другой — “Родионов Александр Константинович — 5. VII. 1949 — 28. XI. 1996”.
Отец и сын...
Отец Евгения — Александр Константинович Родионов умер через неделю после похорон сына. Ему было всего сорок семь лет.
Чеченская нелюдь знала, что делала...
Зверства ее подчинены совершенно точному расчету.
Но, попирая все эти нечеловеческие расчеты, встает на кладбище в подмосковном поселке крест над могилами сына и отца.
Один на двоих...
8
Через три года и три месяца после убийства Евгения Родионова в бандитской разборке был зарезан Руслан Хайхороев. Статья в газете об этом происшествии называлась “Одним бандитом стало меньше”.
Любовь Васильевна тогда снова побывала в Бамуте, в пионерлагере, где в подвале у Хайхороева сидел Евгений Родионов. Посадила рябинки на том месте, где убили ребят. Поставила изгородь...
Что еще могла сделать мать?
— Я точно знаю, что Женя меня любил... — говорит она. — Без этой его любви мне стало холодно, пусто и одиноко...
Сейчас Любовь Васильевна работает сторожем, перешла в сторожа, поскольку эта работа дает возможность накопить дней для поездок...
Как-то так получилось, что поездки эти стали ее основным занятием.
Неделями, день за днем, собирает Любовь Васильевна подарки для ребят, воюющих в Чечне, а потом везет их на далекие пограничные заставы...
— Я возвращаюсь никакая... — рассказывает она. — Ну, вот смотрите... Сборы эти... Особенно в последние дни нервотрепка... Потом погрузка. Самолет три часа... А дальше в вертолет все перегружаешь. Летишь в горы. Высоко... Ущелья без дна... Потом прилетаешь на заставу. И дальше — то ли это будет КамАЗ, то ли бэтээр, то ли танк — через перевал... Но все это проходит, когда я вижу, как радуются солдаты, как они рады мне! Господь дал мне тяжелый крест, но и награду дал... Награду делать то, что другим не дано... Тепло людское возить... Да, это тяжело... Но ведь ты знаешь, что тебя ждут, тебе и слова благодарности достаются...
Когда приезжаешь туда, там говорят: “Встречайте вертолет, мама Женина едет, подарки везет...” Меня там никто и не знает по имени-отчеству — только как маму Жени Родионова.
Мне говорят, что я — мать святого. А я была матерью солдата... Мне хочется жить, чтобы Жене за меня не было стыдно... Мне хочется, чтобы, когда попаду туда, Женя меня встретил...
А для этого что надо?
Надо делать, надо любить, а не рассуждать о любви...
Я хочу, чтобы все поняли, что эта война происходит не в Америке... И двенадцать тысяч искалеченных ребятишек — они тоже не в Америке... Они здесь, по госпиталям... Им помогать надо...
Я к чудесам, Николай Михайлович, отношусь очень осторожно...
У меня своеобразное общение с Женей... Накануне его дня рождения я просила: “Дай мне знать, как тебе там...” И вот 23 мая в этом году знак — такие кресты белые встали на небе... Их даже фотографировали... И все почему-то так возрадовались... И эту радугу триста человек у нас на кладбище наблюдало... Сорок минут... Когда Жене было двадцать лет, такая же радуга была.
Я вот что заметила... Он сейчас столько людей соединяет... Вот мне написали, что на Байконуре создали православную общину Евгения Родионова, на Алтае на погранзаставе в поселке Окташ освятили Свято-Евгеньевский храм... У меня такое ощущение, что там, где людям трудно, там и Женя... И какие люди встречаются хорошие... Я когда с отцом Евстафием у вас, в Петербурге, познакомилась, подумала, что бывает ощущение — родной по крови, а он еще роднее — по духу...