Если по отношению к идеологическому “начальству” писатель был покорным исполнителем “указаний сверху”, то совершенно менялась его роль по отношению к народу: здесь он считал себя “воспитателем”, был убежден, что “формирует народный характер”.
Ведь еще Гоголь говорил, обращаясь к писателям: “Сначала образуй себя, а потом учи других”. Первая часть этого завета была не в моде, зато со второй все было в порядке: писатели вовсю старались учить других. Но никуда не денешься от закона в литературе: сколько вложено, столько и отзовется. И если в себе ничего нет, кроме дара приспособленчества, кроме духовной, душевной мелкости, равнодушия к тому, о чем пишешь, — то чем же могут отозваться в читателе любые твои поучения?
Видя на практике, какой существует разрыв между историческим бытием народа и, с другой стороны, литературой, ставшей уже казенной идеологией, я не мог не предвидеть, как будет встречена моя статья на эту тему людьми, не признающими за писателем права ставить проблемы, предупреждать о грозных симптомах в общественной, государственной жизни. Как показали последовавшие вскоре события, страна двигалась к краю пропасти. “Пятая колонна”, породившая Горбачева, готовилась к захвату власти изнутри, в недрах ЦК (усилиями всяческих сионистских “помощников”, “экспертов”, “консультантов”) с помощью “амбивалентной” маркcиcтcкo-ленинской идеологии, разлагая государственные устои. А в это же время “верные ленинцы”, как страусы, пряча головы в песок, не желали видеть реальности происходящего и ничего, кроме “пролетарского интернационализма”, не хотели знать. Отправил я свою статью под названием “Освобождение” в “Волгу” (за статьей приезжал работник журнала В. Бирюлин) и стал ждать, не без тревоги, что будет дальше, когда она была опубликована в десятом номере “Волги” за 1982 год.
10 ноября 1982 года умер Брежнев. Через день я пришел в Литинститут, чтобы оттуда вместе с другими (обязаны!) идти в Колонный зал для прощания с покойным. На кафедре творчества я увидел Валентина Сидорова, — как и я, он работал руководителем семинара. Он стоял у стола, более чем всегда ссутулившийся, отвислые губы подрагивали. “Пришел к власти сионист”, — поглядывая на дверь, ведущую в коридор, вполголоса произнес он и добавил, что этого и надо было ожидать при вечной взаимной русской розни. Я промолчал, зная, какие средства имеются у “Махатмы” (так называли Валентина Сидорова его знакомые литераторы) против этой розни — “надрелигиозное ученье” Рериха и Блаватской с антихристианской подкладкой.
От Литинститута до Колонного зала, где происходило прощание с Брежневым, совсем недалеко, но шли мы какими-то окольными путями, так что подошли к Дому Советов незадолго до его закрытия. И поднимались по лестнице подгоняемые прикрикиванием милиционеров: “Побыстрее! Побыстрее!”
Андропов. Теперь Андропов! Что нас ждет? И что ждет меня после моей статьи, уже вышедшей в свет? Взгляд сквозь очки — строго испытующий, со зловещинкой. Вскоре дала о себе знать “твердая рука” нового правителя. Стали хватать в рабочее время людей в магазинах, на рынках, в банях — в целях “наведения порядка”. Следовало ожидать нечто подобное и в идеологии. И первое как бы предупреждение получили “русисты” (как называл Андропов “русских националистов”), когда он, новый генсек, в своей речи к 60-летию СССР, 21 декабря 1982 года, назвал дореволюционную Россию “тюрьмой народов”.
Тогда же узнал я о “проработке” своей статьи “Освобождение” в ЦК КПСС. Вот что пишет об этом свидетель происходившего Михаил Алексеев, автор романа “Драчуны”: “В Центральном Комитете партии под председательством Секретаря ЦК М. В. Зимянина было проведено экстренное совещание главных редакторов всех столичных изданий, где и было произведено судилище над статьей Лобанова и над главным редактором “Волги” Н. Палькиным, опубликовавшим в 10-м номере за 1982 год эту статью. Будучи редактором журнала “Москва”, я присутствовал на том памятном совещании, но именно как редактор, а вроде бы разыгравшаяся трагикомедия вокруг “Драчунов” меня вовсе не касается, а виноват лишь, мол, Лобанов, истолковавший роман в антисоветском духе. В результате главного редактора “Волги” Н. Палькина сняли с работы, М. П. Лобанова, как по команде (а может быть, не “как”, а точно по команде), начали яростно прорабатывать едва ли не всеми средствами массовой информации и чуть было не отстранили от преподавания в Литературном институте” (Михаил Алексеев. Избр. сочинения в трех томах, М., “Русское слово”, 1998, т. III, с. 537—538).