Нам кажется - обстоятельства непреоборимы. Само время повернуло против нас. И все-таки я хочу сказать: не бойтесь!"
Статья была приурочена к 170-летнему юбилею Ф. М. Достоевского. Я обратился к его примеру, его произведениям, в первую очередь - "Дневнику писателя", чтобы вдохнуть в людей мужество, сформулировать и д е о л о г и ю с о п р о т и в л е н и я**. "Надо перебороть страх. Думаете, обстоятельства всевластны? Нет, и время оказывается бессильно против мужественного борца... Пожалуй, самый яркий пример - Федор Достоевский, чей юбилей будто затем и пришелся на страшные дни, чтобы дать опору, подбодрить, вдохновить.
Сейчас патриоты объявлены "реакционерами", лучшие из них, такие, как Распутин - "заговорщиками". А кем только не объявляли Достоевского! И заговорщиком - поставили на Семеновском плацу в ожидании смерти. И реакционером - год за годом журналистские перья вершили над ним позорный ритуал гражданской казни... И все-таки он не сдался. "Дневник писателя" никогда не сойдет со своей дороги, никогда не станет уступать духу века, силе властвующих и господствующих влияний..." Это не только формула самого любимого и долговечного из журналов, издававшихся писателем. Это - "символ веры". На всю жизнь".
"Не уступать духу века", - таким был ответ "Нашего современника" сотням тысяч подписчиков, миллионам читателей, русских людей, обескураженных свалившимися несчастьями, растерянных, ждущих обнадеживающего слова. Борьба с жестокой эпохой, борьба за эпоху стала линией журнала, которой он сохранил верность на протяжении всех десяти постперестроечных лет.
Патриоты отступали. Но отступление может превратиться в бегство, разгром, а может сберечь силы для продолжения борьбы. Необходимо было найти точки кристаллизации человеческой воли, общественные институты, способные стать опорой хотя бы подспудного сопротивления разрушителям державы. В первом полугодии 1992 года я опубликовал цикл из пяти статей под общим заголовком "Россия: уроки сопротивления". Работы об Армии, Церкви, русском предпринимательстве - трех силах, с которыми патриоты связывали надежды на возрождение. Сегодня они представляются иллюзорными. Но тогда, весной 92-го, все выглядело иначе.
Я помню Всеармейское совещание в Кремле: негодование, захлестнувшее зал, сорванные голоса полковников из Закавказья, Прибалтики - униженных, сполна хлебнувших горчайшего пойла из "рыночных ценностей", "национальных суверенитетов" и ослепительно ясной, очищенной до высочайшего градуса русофобии. Они страстно желали сохранить единство Армии и, значит, возродить единство Державы. Готовы были трясти за грудки любое начальство. Я видел, как Ельцин, внезапно окаменевший, массивный, как языческое изваяние, вдавился в кресло и тихо отодвигался за спины Назарбаева и маршала Шапошникова.
Это был миг - из тех, что меняют историю. Если бы нашел точные слова выступивший под занавес В. Алкснис, тайком, несмотря на запрет Шапошникова, проведенный на собрание. Если бы пяти тысячам офицеров - целой бригаде, лучшим из лучших, ударному отряду легендарной Армии удалось организоваться и настоять на немедленном - тут же в Кремле! - выполнении своих требований. Впрочем, бессмысленно перебирать всевозможные "если" - Армия оказалась бессильной защитить саму себя. Она не помешала убийствам русских в Молдове и Закавказье, глумлению над "оккупантами" в Прибалтике. Многочисленная, прекрасно вооруженная, тогда еще не слишком коррумпированная, она оказалась лишенной внутреннего стержня, способности к самоорганизации. Ждали приказа из Кремля, а известно, какие оттуда поступали приказы.
Не оправдались надежды и на Церковь - как силу русского освобождения и возрождения. Один лишь митрополит Иоанн оказался готовым к подвигу патриарха Гермогена. Однако он погиб раньше, чем растерянное, инертное общество сумело сплотиться в ответ на его призыв.
О позорном фиаско новой российской буржуазии говорить противно. Особенно тому, кто приложил немало усилий для формирования идеологии р у с с к о г о х о з я и н а. Вместо Морозовых и Рябушинских, со старообрядческим рвением служивших Делу, мы увидели толпу циничных еврейских рвачей, безжалостных кавказских бандитов и вполне коренных паханов, слегка разбавленную демагогами типа Неверова и Мавроди.
Отступление оказалось более глубоким, чем можно было ожидать. На стабилизацию, а затем возможность прорыва, возвращения на исходные позиции - к государству в его прежних границах, к социальной обеспеченности (пусть весьма ограниченной и скудной), к гражданскому и национальному миру - надеяться не приходилось. В сущности, в распоряжении оппозиции было только идеологическое оружие: две-три газеты, два-три журнала да писательский Союз, чей штаб - здание на Комсомольском, 13 - в 1991 году оказался е д и н с т в е н н ы м бастионом прежних структур, который его обитатели решили не отдавать без боя и, на удивление, победили в противоборстве (отнюдь не только бумажном!) с восторжествовавшим режимом. Впрочем, тиражи патриотических изданий не могли конкурировать с тиражами бывшего коммунистического Агитпропа, почти целиком (и, как всегда, с "чувством глубокого удовлетворения") перешедшего на сторону Ельцина. А никаких других опор - социальных, экономических, силовых - у нас не было, что наглядно продемонстрировал август 91-го и грянувшее вслед за тем торжество "демократии".
Была масса пострадавших - тех, кто потерял сбережения в результате гайдаровской реформы цен, тех, кто потерял статус в результате распада государства и системы, а главное - тех, кто утратил Родину, став в одночасье "оккупантом" в бывших союзных республиках или социальным балластом в самой России. Были миллионы недовольных, но единой силы, способной противостоять "демократам", не было. Во многом потому, что их некому было организовать. Об оппозиции в 91-92-м годах можно говорить лишь с большой натяжкой. Вспомним: против денонсации Союзного договора в Верховном Совете голосовало всего 6 депутатов! Да и с ними приходилось вести упорную работу, приобщая к национальным проблемам и ценностям (показательно: на проведенном мною "круглом столе" "Оппозиция и русский вопрос" ("НС", № 6, 1993) депутат М. Астафьев с искренним изумлением признал: "Мы никогда специально не обсуждали русский вопрос...").
Отступать приходилось на дальние рубежи: в глубины русской истории. Вводить в бой последний резерв - национальный дух, русский характер. Ситуация, не раз описанная в древнерусской литературе: в случае смертельной опасности мертвые бились рядом и наравне с живыми.
Характерно: в 1992 году Вадим Кожинов начинает публикацию своей первой крупной исторической работы "История Руси и русского Слова". А я напечатал цикл статей "Россия: попытка самопознания": "Русские и власть (утраченная пластичность)", "Титаны против Ильи", "Ересь жидовствующих", "Измена", "Русская ойкумена". Они и сейчас особенно дороги мне. Все, кроме "Измены", вошли в книгу "Россия над бездной. Дневник современника. 1991-1996". Теперь я жалею, что из-за недостатка места не включил в сборник и эту статью, где прослеживаются отношения Москвы и национальных окраин с тех далеких времен, когда местные князья обращались к русскому царю с просьбой "взять их под свою высокую руку", и до наших дней, когда в благодарность за спасение и развитие лидеры новообразованных государств обвинили русских во всех смертных грехах. Вот как начинается "Измена": "В старину это слово обжигало, как пылающая головня. Эстафеты мчали его по стране, оно падало посреди царских палат - и занимались стены, рушились балки, горели города. Выступали войска: турки устремлялись на соединение с мятежным гетманом Дорошенко, а из левобережных крепостей выходила московская рать боярина Ромодановского.
В наше время все проще и пошлее. Нынешним летом украинские газеты сообщили, что переселенец из Галиции В. Черновил, объявленный "гетманом" упраздненного два века назад украинского казачества, вместе с другими самозванцами подписал "грамоту, в которой отменяется присяга на верность нашим душителям".