Типпельскирх только забыл сказать, что президент Польши И. Мостицкий в первый же день войны покинул Варшаву, а 4-го сентября началась эвакуация правительственных учреждений.
7 сентября рванул из столицы в Брест главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы, на фотографиях он весь в аксельбантах, в наградах, с лентой через плечо, голова гордо повернута вполоборота. Умели польские генералы позировать! И маршал Пилсудский, и генерал Андерс тожена фотографиях выглядят воинственными и мужественными шляхтичами.
Недавно в России вышла книга “Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях”, в которой трое авторов (И. Яжборовская, А. Яблоков, В. Парсаданова) пытаются доказать, что Польша во время этого блицкрига была вполне способна успешно сопротивляться немцам, что правительство руководило страной, что ситуация, как любят говорить сегодня, была под контролем. Авторы приводят ноту польского посла советскому руководству: “По моей информации, глава государства и правительство существуют” и сами опираются на этот аргумент: “правительство страны находилось на своей территории”. И потому лишь удар с Востока 17 сентября, по убеждению авторов книги, оказался для поляков роковым: на два фронта Польша воевать не могла. Пытаться убедить читателей, что президент, правительство и маршалы, находившиеся с первого дня вторжения немцев в состоянии бегства, могли руководить страной, армией, организовывать оборону — такую глупость можно было написать и напечатать лишь за большие польские гонорары.
Блистательные польские кинофильмы (“Канал”, “Потом наступит тишина”, “Пепел и алмаз”) создали иллюзию того, что в Польше было мощное партизанское сопротивление фашизму. Но и это — тоже не выдержавший испытания временем миф, о котором В. В. Кожинов пишет так: “По сведениям, собранным Б. Урланисом, в ходе югославского сопротивления погибли около 300 тысяч человек (из примерно 16 миллионов населения страны), албанского — почти 29 тысяч (из всего лишь 1 миллиона населения), а польского — 33 тысячи (из 35 миллионов). Таким образом, д о л я населения, погибшего в реальной борьбе с германской властью в Польше, в 20 раз меньше, чем в Югославии и почти в 30 раз меньше, чем в Албании!”
Кожинов в сноске замечает, что “Речь идет именно о борьбе; другое дело — уничтожение поляков нацистами как “расово неполноценных”. Однако и здесь картина представляется более сложной, нежели ее рисует нынешняя польская пропаганда. Считается, что во время 1939—1945 годов Польша потеряла более 6 миллионов населения, но вот что пишет сионистский историк М. Даймонт о польских потерях: “Иначе обстояло дело в восточной Европе. Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 млн 800 тыс. евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживавших в стране. Польше предстояло узнать, что немцы презирали ее не меньше, чем евреев, они вырезали как баранов около полутора миллионов поляков…”
Позарились на чешские земли, выдали евреев, а история — справедливая сила… Она любит историческое равновесие.
Но ведь все же воевали поляки — и в Европе в английских частях — армия Андерса, и в составе наших войск, и в 1939 году — во время немецкого блицкрига, длившегося 28 дней? Да, воевали. Но общая цифра погибших за родину польских военнослужащих — 123 тысячи человек, 0,3% от всего населения — от 35 миллионов. Наши прямые военные потери — около 9 миллионов человек. Это 5% от населения страны. Немцы потеряли (чисто германские потери) 5 миллионов солдат и офицеров — около 7% населения…
В таких страстных войнах, какой была Вторая мировая, тремя десятыми процента — такой малой кровью — Родину не спасешь и независимость не отстоишь, никакие гениальные фильмы не помогут. В жестоких и судьбоносных войнах ХХ века сложилась одна арифметическая закономерность. В настоящих опытных, боевых, хорошо организованных армиях, воодушевленных либо высокими идеями патриотизма, либо агрессивной, тоталитарной пропагандой, соотношение павших на поле брани солдат и офицеров приблизительно таково: на десять солдат погибал один офицер. Эта цифра — свидетельство мужества офицеров, разделявших в роковые минуты свою судьбу с подчиненными. Это — норма хорошей армии. Она приблизительно одинакова и для армии советской и для немецкой. Если офицеров гибнет гораздо больше (1:3, как во французской), значит, армия, несмотря на мужество офицеров, плохо подготовлена. А если наоборот? В борьбе за независимость Польши на одного офицера погибало 32 солдата. Может быть, польские офицеры — а среди них ведь было немало и младших — умели успешно прятаться за солдатские спины?..
Есть еще один неприятный момент в польско-советской истории, о котором вообще почти никто не знает, потому что о нем ни советским, ни польским историкам и политикам вспоминать было не выгодно.
За 4 года войны советская армия взяла в плен более 4 млн военнослужащих 24 национальностей, воевавших в составе немецко-фашистских войск против нас. Поляки в этом списке занимают седьмое место, опередив, например, итальянцев. Поляков-фашистов в нашем плену было 602801, а итальянцев 48967. А если обратиться к законам военной статистики, то она, опираясь на цифру пленных, скажет нам, что в рядах вермахта воевало против СССР более 100 тысяч поляков. Это — серьезная цифра, соотносимая с числом польских кавалеристов из корпуса маршала Понятовского, шедшего в составе армии Наполеона на Москву в 1812 году. Это уже был как бы четвертый (после 1612, 1812 и 1920 годов) поход поляков на наши земли.
Да оно и закономерно. Авторы исторического пропольского исследования Ч. Мадайчик и Н. Лебедева цитируют слова одного польского офицера, бывшего в нашем плену с 1939 года:
“Ненависть к Советам, к большевикам была так велика, что эмоционально порождала стремление выбраться куда угодно, хоть бы из-под дождя, да под водосточный желоб — под немецкую оккупацию”… Ну немцы и показали им то, о чем чуть выше вспоминал сионистский историк.
Так что давно бы следовало полякам замолчать о якобы совершившемся в 1939 году четвертом разделе Польши. Перед тем, как 17 сентября 1939 года наши войска перешли советско-польскую границу, им был зачитан приказ № 1. В нем были пропагандистские фразы, нужные политрукам и комсоргам, о помощи “рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши”, о “свержении ига помещиков и капиталистов”, но в конце приказа были слова, обнажающие суть нашего похода, его причины и реальные цели: “не допустить захвата территории Западной Белоруссии Германией” . В такой войне, какую мы пережили, где чаша весов колебалась много раз, каждое серьезное обстоятельство могло быть решающим. Немцам лишь “чуть-чуть” не хватило “времени и пространства” для взятия Москвы и завершения блицкрига, и только потому, что в 1939 году мы, “разделив Польшу”, отодвинули нашу границу на запад на несколько сот километров, та же Польша, не до конца стертая “с лица земли” западным соседом, была освобождена советскими войсками через шесть лет после “расчленения”. Кумир нашей либеральной интеллигенции Константин Михайлович Симонов сам участвовал в справедливом реванше 1939 года и оставил о нем такие воспоминания:
“Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдавший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина — в общем, двадцатый год”.