В наступившем рассвете мы увидели голубую ленту Дона и слева станицу Константиновскую, где был большой наплавной понтонный мост. Здесь, в начале спуска дороги, на обочине стоял один из наших попутчиков — лейтенант Петр. Мы взаимно обрадовались встрече. Ни он, ни я ничего не знали об остальных двоих из нашей команды. Я спрыгнул с повозки, и мы начали спускаться к реке, южнее станицы с ее мостом, который подвергался непрерывным налетам вражеской авиации и бомбежкам. Мы решили искать другой способ переправы и вскоре нашли. То была обычная рыбачья лодка, на которой ее хозяин перевозил на тот берег таких же беженцев, как и мы.
Следующим рейсом он доставил нас на противоположный берег. Пройдя с десяток шагов, мы увидели грядку с огурцами, собрали несколько штук и съели их без соли и хлеба. Затем, в изнеможении и усталости, немедленно уснули на лужайке. Проснувшись через несколько часов, решили продолжить наш путь в сторону хутора, показавшегося вдали.
В одном из более зажиточных дворов увидели старика на порожке дома и его старуху, хлопотавшую у летней печки во дворе. Зашли во двор без спроса, поздоровались и сели на ступеньки. Я сразу понял, что мой попутчик более моего стесняется начинать разговор о еде, поэтому я спросил прямо: у кого можно купить что-либо из продуктов? Но старик ответил: вы не первые с таким вопросом обращаетесь. Я вспомнил о вчерашней стрельбе из револьвера по колесам полуторки и решил перезарядить барабан. Вынул его и начал шомполом выбивать пустые гильзы и вкладывать боевые патроны. Я как-то даже не придал значения этому, а на деда подействовало. Он медленно поднялся, спустился в погреб и вынес полкаравая хлеба и шматок сала размером с кирпичик хозяйственного мыла и повелел жене налить нам по миске супа. Я оставлял им денег, но они не взяли, сославшись на то, что, может, и их сынов накормит какая-нибудь доброжелательная хозяйка. Мы поблагодарили сердечно, унося не только полбулки хлеба и сало, но и теплоту в сердце.
Нам нужно было выходить к железной дороге Кропоткинская, Сальск, Сталинград, чтобы разыскать пресловутые наши курсы в таком сплошном потоке отступления. Дед посоветовал нам держать путь на станицу Большая Мартыновская и далее двигаться на ближайшую станцию Кубырле. Мы с Петром так и поступили…
Расскажу о том, как мы встретили Международный женский день в 1944 году. Весной путь наш пролегал в основном в южном направлении — на железнодорожную станцию Христиновка, что северо-западнее Умани. 7 марта артиллерия и обозы отстали. Ночами были еще морозы, грунт замерзал, и проходимость улучшалась, поэтому без всяких указаний свыше мы использовали ночи для переходов. В Рубаном Мосту проходили ночью, и я почувствовал под ногами какую-то гать из бревен, упал и в темноте ухватился за руку мертвеца. После узнал, что отходящие гитлеровцы якобы заполняли лужи мерзлыми телами наших воинов, то ли погибших, то ли расстрелянных военнопленных. 8 марта сосредоточились в Антоновке. Тылы отстали, но полевые кухни догнали и повара накормили нас горячей пищей. Более того, замполит капитан Мищенко объявил штабу и подразделениям о том, что в полку покажут кинофильм под крышей бывшего коровника, чтобы немцы не сбросили ночью бомбу по тому “кину”. Представьте, пришли почти все. Смотрели мы фронтовую передвижку, показавшую нам предвоенный кинофильм “Мы из Кронштадта”. Так отметили мы женский праздник.
В городе Умань еще до революции были построены огромные бетонированные подземные хранилища для армейских складов. Мы оставляли их в 1941-м невзорванными, и немцы во время оккупации использовали их в своих целях. Все они были заполнены продовольствием для немецкой армии. Вывезти такое огромное количество они не успели, поэтому в поспешности взрывали перекрытия сводов, и продовольствие оказалось под плитами бетона. После отхода немцев местные жители начали разбирать обрушенную арматуру и вытаскивать деликатесные продукты. Ринулись туда и обозники с тыловиками. Двое наших тоже поехали и сумели откопать ящик с металлическими банками консервированного винограда и слив, коробку с плавлеными сырками, каких мы и не знали в то время в нашей державе. Даже был сыр в больших тюбиках, вроде зубной пасты. Была тушенка и рыбные консервы. Только бутылки шнапса все под тяжестью бетона пропали безвозвратно. Пару дней мы не прибегали к еде из походной кухни, пользуясь немецкими трофеями. Но всему приходит конец. Остались только мятые металлические банки с виноградом. Смыв с них грязь, один из наших, писарь Борис Евдокимов, разложил их в вещевые мешки и взял в поход. Под городом Брацлавом остановились перед взорванным мостом. Вся пехота с пулеметами переходила по пешеходной кладке на металлических тросах. Питались мы теперь по “бабушкиному аттестату”: на десерт открывали железную банку, пробив в ней ножом отверстие. Но из-за вмятости стенок она фонтанировала до потолка. Научились быстро переворачивать над миской и таким образом спасать компот…
Примерно 25 или 26 марта мы прибыли в полночь в одно украинское село и остановились на постой до утра. Населяли его не украинцы, а чисто русские, давно выселенные еще императрицей Екатериной Великой за отстаивание своей веры. В комнате было чисто прибрано, хозяйка оказалась весьма любезной и предложила мне отдохнуть на кровати, но я не мог это сделать, поскольку давно не мылся и знал, что заимел много вшей. Поэтому в изнеможении сидел на лавке. В избе топилась печурка кукурузными кочерыжками, и их нужно было подкладывать регулярно. В дверь снаружи вошла телефонистка Дуся и спросила: “Товарищ ноль третий, тут будэ штаб?” Я ответил утвердительно, и она шагнула в комнату с катушкой провода впереди себя и телефонным аппаратом на лямке через плечо. Шагнула и — упала, зацепившись за порожек двери. Упала на живот с катушкой и не поднимается. Я подумал, что она ушиблась виском о металлическую катушку и потеряла сознание. Писарь Евдокимов подхватил ее под руки и усадил на лавку. Потом сам подсоединил телефон, проверил связь с комбатами и приспособил телефонную трубку Дусе у уха на тесемочной петельке. Телефонистка спала беспробудно, и Борис Евдокимов решил подшутить над нею, так как она все отрицала, что может спать на дежурстве.
Для этого он полез рукою в камин русской печки и смазал палец сажей, после чего подрисовал Дусе “усы” и “бородку”. Через минуту зазуммерил телефон, и она тут же ответила: “Сосна” — слухае”. Борис взял у хозяйки зеркало на столе и поднес к ее лицу. Увидев свое разрисованное отражение, телефонистка расплакалась и обратилась ко мне с жалобой: “Почему сержант Евдокимов издевается?..” Посыльные рассмеялись от души, хотя многие спали. Я приказал Борису подменить на телефоне Дусю, а ей посоветовал выйти во двор и там чистым снегом вымыть лицо. Вернулась она, раскрасневшись от снега, и принялась вполголоса “мурлыкать” песню. Одна из них была у нее особенно популярной. За время оккупации они многому научились у немцев, в том числе и немецким песням. Это была весьма известная песенка “Лили Марлен”. Пела она ее с успехом на трех языках: немецком, украинском и русском, чередуя куплеты…
1993 год. Ольховатский район Воронежской области. Здесь формировалась родная дивизия. Однополчане собрались по случаю 50-летия вручения дивизии боевых знамен. Четвертый справа во втором ряду — А. З. Лебединцев
* * *
О подвигах гвардейца Мальцева рассказывает наш постоянный автор, ветеран войны Владимир Павлович Виноградов.
За сорок дней пребывания Николая Мальцева непосредственно на передовой его наградили тремя орденами — Красного Знамени, Отечественной войны I степени и Красной Звезды — и двумя медалями “За отвагу”. В первый бой в воздухе он вступил в 17 лет, последний закончил чуть старше 18-ти.