Девятиклассник саратовской школы Николай Мальцев с 8 октября 1943 года, когда ему исполнилось 17 лет, с нетерпением ждал повестки из военкомата, хотя и отец, бетонщик военного завода, и мать, и сестра Мария встречали письмоносца с тревогой. Они уже получили извещение о гибели Колиного брата Анатолия, защищавшего Севастополь, но муж Марии, летчик, продолжал сражаться с фашистами. Николай же рвался на фронт защищать Родину и отомстить за брата.
Часть Анатолия Мальцева прибыла на Крымский полуостров из Ирана. Брат условно сообщил о месте новой службы: “Обязательно откопаю велосипед Николая, зарытый во дворе дома, где он жил с Марией до нашествия немцев”. Николай спрятал его от крымских татар, начинавших террор против русского населения. Овчарку Индуса подарил пограничникам.
5 ноября Николаю вручили повестку, и отец сказал: “Собирай, мать, сына на войну!” Его направили в Качинскую авиашколу. Однако два месяца спустя Сталин приказал: курсантов, не имевших десятилетнего образования, учить на авиамехаников. Что ж делать? Николай стал авиамехаником и через месяц был направлен на 1-й Белорусский фронт, в 96-й гвардейский отдельный авиаштурмовой полк, к самолетам Ил-2, “черной смерти”, как прозвали немцы грозный штурмовик.
Парня избрали комсоргом эскадрильи, а спустя две недели, когда в боях выбили большую часть воздушных стрелков, комэск, капитан Желтов, сказал ему: “Завтра летишь стрелком с Захаровым”. 16 апреля 1944 года состоялся его первый полет на штурмовку врага в район Варшавы. Снизу по ним били зенитки, сверху и сзади налетали “мессершмитты”.
— Я начал отстреливаться, — вспоминает Мальцев. — Старший лейтенант Захаров кричит: “Коля! Стреляй короткими, впереди еще бои, не хватит патронов”. А я шуровал вовсю. Думал: не выпущу хоть одну пулю, немец взамен выпустит в меня. Мы сделали четыре захода, сбросили бомбы, стреляли из пушек по танкам и живой силе. Вышли из пике и взяли курс на аэродром. Поднялись на тысячу пятьсот метров, и тут снова набросились “мессеры”. Я стрелял остатками боезапаса. Фашист с хвоста пробил плексигласовый купол, патроны кончились, но пришли на помощь два Яка-3, завязали бой с “мессерами” и дали нам уйти. Этот бой я запомнил на всю жизнь. 22 апреля вылетели семью “Илами” на предместье Варшавы Прагу — разбомбить железнодорожный мост.
Высота пять тысяч метров. На нас набросилось десять “фокке-вульфов”. Мы заняли круговую оборону, но они разбили наш строй. Наши три самолета, звено, откололись от своих и пошли на снижение. Мы пикировали столь стремительно, что “ф-в” отстали. Первой бомбой Герой Советского Союза Филатов поразил мост, а мы его добивали и штурмовали автобронеколонну. За два захода с высоты сто—сто пятьдесят метров подбили три танка, восемь автомашин и расстреляли до сотни солдат. А 1 мая, после второй штурмовки за день, другой мой пилот, лейтенант Коробов, увидел “мессеров” и крикнул: “Коля! Береги патроны, пригодятся. А теперь дело за тобой!” Я поймал в прицел фашиста, нажал гашетку и стрелял, пока не увидел черный дым.
— Тут я поймал второго в прицел, — продолжал рассказывать Мальцев, — нажал гашетку, а патронов нет. Вдруг — удар по кабине! Купол слетел. Что-то кричит Коробов. Я потерял сознание от ранения в голову. Коробов посадил машину. Очнулся я в медсанбате, на санпоезде привезли меня аж в Пензу. За сбитый “мессер” Коробова наградили орденом Красного Знамени, а меня — Отечественной войны I степени.
В госпитале Мальцев пролежал 18 дней, немного подлечился и — рванул на фронт, вместе с авиамотористом, младшим сержантом Сергеем Коротковым. По дороге решили заскочить в Саратов, показаться родным Мальцева. Но в Ртищеве ребят сняли с поезда. Комендант: “Кто? Куда? Откуда?” Документов не было, посадили на гауптвахту, а на другой день под конвоем — в Татищевские лагеря.
Вели их по Рабочей улице Саратова. Мимо родного дома Мальцева. Конвоир не пустил ни на минутку. Николай пытался рассмотреть в окнах родителей, но не увидел. Привели на пересылку. Приезжали “покупатели” из разных родов войск, но ни одного из авиации. Кормили плоховато. Мальцев проел куртку и унты, силы истощались. Приехал капитан под хмельком. “Танкисты есть?” Отозвались трое. “Мне надо пятнадцать человек”. Мальцев с Коротковым пошептались. Капитан заметил и спросил: “Что ждете? Гитлеру скоро капут. Поехали со мной Берлин брать”. Ребята записались, погрузились в теплушки и на третий день оказались в Верхнем Уфалее, в 29-м учебном танковом полку. “Сколько будем учиться и когда на фронт?” — “Месяца через три”. Настроение унылое. “Прокантуемся с полгода, и кончится война”.
Жили в деревянных домиках, спали на трехъярусных нарах, умывались в реке, в ледяной воде. В Нижнем Тагиле, наконец, получили Т-34 и — на Киев. Всю Украину проехали. Разгрузились в Катовицах.
Маршевая рота капитана Моисеева прибыла в 56-ю гвардейскую танковую бригаду полковника Захара Карповича Слюсаренко 3-й гвардейской танковой армии генерала Павла Семеновича Рыбалко. Оба — Герои Советского Союза. Ребята испытали большую радость служить в подчинении у таких людей… Мальцев воевал до Победы. А Сергей Коротков погиб в Берлине при форсировании канала Тельтов от фаустпатрона.
16 апреля 1945 года Мальцева приняли в партию.
24 апреля бригада подходила к реке Шпрее. Бои шли плотные, тяжелые, немцы оборонялись отчаянно. Мальцев уже приобрел некоторый боевой опыт. Люк не закрывал на задвижку с пружинами. А через три дня танк подбили. Трое были ранены, в том числе и он — от минометного удара. Ранение оказалось легким, другой бы, воспользовавшись случаем, посачковал бы в тылу, но Мальцев в ночь с 28-го на 29 апреля вновь бежал из госпиталя и на попутке догнал свою бригаду.
— После взятия Берлина мы совершили стопятидесятикилометровый марш на Ризу с ударом на Дрезден, — продолжает Мальцев свои воспоминания. — Особенно мне запомнился один бой. Второй батальон майора Жабина шел впереди седьмого гвардейского танкового корпуса. Гитлеровцев была тьма-тьмущая. Вдруг из-за холма вынырнул новый отряд бронетранспортеров с пехотой и танков. Слюсаренко спросил Жабина: “Справишься?” — “Трудно, но попробую, — ответил тот, — у меня вышли из строя два танка”. Через несколько минут Жабин попросил помощи. “Держись, Жабин, будет еще жарче!” — сказал Слюсаренко, и мы увидели, как над его машиной заколыхалось знамя бригады. Водитель старшина Бабаян вел танк в гущу немецких машин. “Мальцев! — крикнул мне командир, младший лейтенант Петров. — Подстрахуй комбрига!”
Вдалеке горели два “тигра”. Валялись десятки убитых немцев.
Но перевес сил у них утроился за счет подходивших танков и бронетранспортеров. И все — на танк комбрига. Комбат приказал идти наперерез “тиграм”. “Стрелять только подкалиберными, но экономно!” — приказал командир взвода. Петров от радости закричал: “Попал! Ребята, горит “тигр”, смотрите!” Но справа загорелся и один наш. Из Т-34 выскочили двое, один уже дымился. Другие не успели вылезти: взорвалась боеукладка. “Тигр” влепил снаряд в мой танк. Но снаряд, к счастью, срикошетил. “Тигр” навел свой хобот снова. Я успел развернуться, но командир замешкался с выстрелом; удар немецкой болванки угодил под башню и заклинил ее. К машине комбрига мчались другие наши танки и три “тигра”.
“Неужели пойдут на таран?” — мелькнул у меня вопрос. Тревожным голосом Петров спросил: “Что будем делать, Николай?” Он только что прибыл в Берлин, опыта не имел. “Давить! — ответил я и приказал экипажу: — Проверить люки. Замки сильно не затягивайте. Заряжающему во время тарана освободить казенник от снаряда. Проверить, свободно ли открывается десантный люк, ослабить фиксирующие запоры. Спокойствие, ребята, и выдержка!” И услышал: “Экипаж к тарану готов! — это доложил радист Павел Рябов и предупредил: — После тарана не спешите выскакивать. Пусть немцы первыми выскочат, тут мы их и положим”.
Три лучших немецких тяжелых танка (один из них — “королевский тигр”: 68-тонный, с лобовой броней в 150 и башенной в 180 миллиметров) шли на четыре средних советских танка Т-34, которые вдвое легче немецких. “Комбриг избрал своей жертвой левый танк, комбат — средний, — сказал Петров, — а нам достался “королевский”. Смотри!” Я ответил: “Вас понял. Все будет в порядке”. И стал набирать скорость. В таране это главное. Махина перед нами росла, давила своей величиной и мощью, до полного контакта оставалось двадцать-двадцать пять метров. И фашисты стали пятиться, не выдержали нервишки.