Новая радикализация нигилистического “экономикоцентризма”, игнорирующего моральные, культурные, социальные резоны, вступает в вопиющие противоречия с необходимостью нахождения новых интеграционных идей и консенсусов в обществе, становящемся все более мультикультурным и социально неоднородным. Американская партия войны еще, может быть, не знает, что ей, скорее всего, суждено стать и партией гражданской войны. Тем не менее ее политика и идеология стремительно эволюционируют под влиянием милитаристского “ускорения” в направлении, прямо противоположном тому, что необходимо для интеграции гетерогенного общества самой Америки. Сегодня главной технологией социального сплочения, используемой правящей элитой, являются провокации спецслужб, связанные с нагнетанием атмосферы страха и ксенофобии. Мало кто задумывается об эффектах бумеранга: постоянно напоминать населению, растущую долю которого составляют помнящие свои корни цветные, в том числе и мусульмане, что “цивилизованному миру” во главе с Америкой угрожают мусульманские террористы (откуда эта внеправовая привязка уголовщины к религиозному признаку?) — это означает каждый раз демонстрировать позицию белого расизма.
Еще недавно, в рамках социальной и культурной программы “великого общества в Америке”, предусматривающей не только “обратную дискриминацию” и квоты в пользу черных, но и многочисленные меры бытовой профилактики белого расизма, был сделан значительный шаг к интеграции черного меньшинства. Сегодня действие этой программы практически нейтрализовано новой программой глобальной войны “цивилизованной Америки” с “нецивилизованной” цветной периферией мира. Америка WASP (белый-англосакс-протестант), спешно вооружающаяся “несокрушимыми аргументами” против цветных изгоев остального мира, не может сохранять внутренний интеграционный потенциал, когда растущая часть ее населения так или иначе идентифицирует себя с этими изгоями. Шаткое равновесие могло бы еще продлиться в ближайшие 20—30 лет, пока демографическая ситуация окончательно не изменилась в сторону численного преобладания цветных. Но “механизм ускорения”, связанный с развязанной войной, и таких сроков не оставляет.
Тот факт, что официальная Америка объявила истребительную расовую войну тем, с кем ее собственное цветное население (в особенности из эмигрантов новейшего поколения) имеет все основания себя идентифицировать, прямо указывает на неизбежность воспроизведения феномена, известного из российской истории начала XX века: превращение империалистической войны в войну гражданскую. Надо сказать, события первой мировой войны и поведение России в ней давали куда меньше оснований для такого превращения. Не Россия тогда была агрессором, не она бросила вызов достоинству национальных и расовых меньшинств. Здесь проявилась та особенность массовой психологии эпохи модерна, когда, в силу иссякания запасов традиционного терпения и жертвенности, неудачи внешней войны автоматически вызывают стихийное дезертирство масс и поразительно быстрое превращение верноподданнических чувств в свою противоположность. В случае с современными США, где верхи общества ввергают процветающую страну в опаснейшую мировую авантюру, этот феномен непременно заявит о себе сразу же после первых значительных жертв и неудач. А неудачи и жертвы непременно последуют: потенциал своего сопротивления мировая периферия отнюдь не исчерпала, и настоящая проба сил еще впереди.
Америка как воплощение “технологического общества” легче всего становится жертвой технического мифа, связанного с преувеличением возможностей технического фактора и недооценкой военно-политического значения других, более традиционных факторов, таких как чувство справедливого национального возмущения, бунт оскорбленной справедливости, чувство достоинства. Те, кто направляет Америку в Ирак за нефтью как важнейшим стратегическим ресурсом, вероятно, не понимают, что вызванная этой интервенцией ненависть сотен миллионов арабов к Америке — не меньший стратегический ресурс противоположной направленности. В данном случае старый технический миф (образца технологических и технократических утопий 60-х годов XX века) переплетается с “новым” расовым мифом социал-дарвинистского образца. Превосходство могущественной технической цивилизации над “дотехническими” обществами здесь выступает в сочетании с превосходством “избранного народа”, каким стали считать себя американцы, над неадаптированной и “неполноценной” человеческой массой периферии. На основе этого многосоставного комплекса авантюризм американских суперменов возрос до степени, исключающей учет соображений здравого смысла и опыта. Американский “новый мир”, воплощающий наступление новой технической и новой расовой среды на среду традиционалистскую, “не имеющую никакого достоинства”, в действительности вступает в конфликтные отношения со всем культурным, моральным и историческим опытом человечества. Даром это пройти никак не может. При первых же сбоях и неудачах американского наступления все более значительная часть населения Америки, в первую очередь цветного, реинтерпретирует свою идентичность, почувствовав себя теми самыми “старыми людьми”, с которыми правящие супермены страны решили покончить раз и навсегда.