* * *
В начале XX века Искусство становится выразителем бездуховного начала (как минимум просто развлекательного). Да и тематически — возврат к язычеству, скифству и проч.: Стравинский, Прокофьев и др. авторы, течение.
Произведения Рахманинова были последней вспышкой Христианства в Русской музыке, надолго после этого погрузившейся в мрак и находящейся в нем и по сей день. Смакование зла , всяческого уродства, воспевание дьявола, дьявольщины, убийства — все это делалось даже не без таланта и делается до сих пор у современных эпигонов.
* * *
Первые произведения, которые поразили меня (не считая песен, которые мне нравились и которые я охотно пел).
Церковная музыка не производила на меня специального, отдельного сильного впечатления. Сильное впечатление производила вся церковная служба, храм, всегдашняя чистота его, запах воска (тогда свечи были восковые) и ладана, благовоние кадила, которым батюшка помахивал в сторону толпы, всем кланяясь одновременно, а толпа крестилась, картины на стенах, высота храма, лики святых. Пение хора входило составной частью в службу, довершая необычность обстановки, возвышенность и значительность происходящего.
В церковь я ходил большею частью с бабушкой, которая была очень религиозна. Длинные службы меня утомляли, тяжело было стоять на ногах. Я торопил бабушку, упрашивал ее идти домой, но она всегда была непреклонна, и я терпеливо отстаивал всю службу, зная ее характер. Особенно я любил службу Чистого четверга, которую бабушка отстаивала целиком, я же обычно с кухаркой и сестрой, когда она подросла, уходил раньше, неся домой фонарики. А иногда и бабушка возвращалась с нами после того, как пели Разбойника.
Хорошо помню возвращение из церкви на Чистый четверг перед Пасхой, особенно если Пасха была теплая. Улица вся была полна людей, возвращающихся из церкви с фонариками, которые заблаговременно покупались. Помню множество детей с этими фонариками. По возвращении домой бабушка делала при помощи этого фонарика копотью от свечи кресты на всех дверях (на притолоках сверху), чтобы в дом не проникла нечистая сила.
В Курске было много церквей, надо сказать — одна красивей другой и ни одна не похожа на другую: церковь Николая Угодника, Фроловская, Знаменский монастырь, Ильинская церковь, Благовещенская, церковь женского монастыря (уже в ту пору разоренная), красивый собор на улице Максима Горького, который до сих пор сохранился прекрасно, Георгиевская церковь, Троицкий собор изумительной красоты, обломки которого сохранились до сих пор, еще другая церковь на Золотаревской улице. Помню также красивую церковь далеко за Барнышевым мостом на Цыганском поле; церковь в Стрелецкой слободе, Михайловская церковь и другая церковь в Казацкой слободе, церковь в Ямской слободе, две церкви: кладбищенская и другая на Ахтырской улице за Московскими воротами, церковь на кладбище за Херсонскими воротами. Помню, как во дворе монастыря лежал поверженный колокол, сброшенный оттуда, как мы детьми из школы бегали смотреть его. Огромный колокол лежал, он был разбит, отвалившийся от него большой кусок вошел в землю. Металл меня поразил своей белизной (говорят, в нем было много серебра). На Сейме за 8 км он был слышен — мы ходили туда купаться.
(Продолжение следует)
Владимир Молчанов • Литературные байки (Наш современник N5 2003)
Владимир МОЛЧАНОВ
Литературные байки
ДЕШЁВАЯ ТЕЛЕГРАММА
Спасаясь от скуки и романтики дня, поэт Николай Перовский решил маленько развеяться. Решил — сделал. И отправился Николай Михайлович в путешествие по матушке России. В конце концов оказался он без рубля в кармане в центре Сибири, в славном граде Иркутске. Там-то и одолела его ностальгия по родному Белгороду. Но как вернуться домой? На билет, естественно, нужны деньги, которых у него нет. Где их взять? Думал он, думал и — придумал. Наскреб по карманным сусекам оставшуюся мелочь и пошел на телеграф. Долго он вычислял, умножал, делил слова текста телеграммы на свои скудные гроши. Наконец в Союз писателей Белгорода полетела телеграмма, которая кроме адреса и подписи состояла из одного-единственного слова:
— Пятидесятипятирублируйте...
ЕСЛИ БЫ ПОСЛУШАЛСЯ
Эту историю я неоднократно слышал от известного русского писателя Евгения Ивановича Носова.
Донской казак, молодой писатель, после окончания Литературного института обратился к Евгению Ивановичу за советом: то ли ему остаться в Москве, где ему предлагали полуголодную жизнь, не очень доходную должность в журнале и раскладушку на чердаке, то ли уехать на родину, в донскую станицу. Евгений Иванович мудро посоветовал ему уехать на родину и жить там полнокровной жизнью.
— Так ведь не послушался меня, — сокрушался Евгений Иванович. — Через некоторое время узнаю, что он умер. Оказывается, голодал он, голодал в Москве и решил поехать на родину, в гости к казачкам. Те встретили его, естественно, как родного. Как-никак — столичный писатель! Налили ему стакан, другой, третий... А после четвертого стакана — не выдержал и... помер. А вот если бы послушался меня, уехал сразу после Литинститута к своим казачкам, то постепенно бы впился и жил бы до сих пор...
СИЛА ВЛАСТИ
Мэру города позвонила одноклассница:
— Прошу тебя, умоляю, помоги... Второй день дочка моя в роддоме. Никак родить не может. Пожалуйста, позвони в больницу, помоги...
— Не волнуйся, я обязательно позвоню и чем смогу — помогу, — пообещал мэр.
Часа через полтора секретарша сообщает мэру, что опять звонит его одноклассница.
— Соединяй, — растерянно сказал он секретарше, лихорадочно соображая, что же он будет говорить: ведь в текучке дел он напрочь забыл о просьбе своей одноклассницы и в роддом не позвонил.
И вдруг слышит:
— Спасибо!.. Спасибо тебе за помощь!.. Дочка моя только что родила... Мальчика. Большое спасибо!..
АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СОЮЗ
Курский поэт Егор Полянский объявил своим писателям-землякам, что он уходит из Союза писателей России в альтернативный Союз российских писателей. И ушел. Единственный из всей курской писательской братии.
И вот однажды писатели-куряне собрались на заседание. И вдруг из окна Союза поэт Юрий Першин увидел прогуливающегося по улице со своей собакой Егора Полянского.
— Идите сюда скорей! — воскликнул Першин. — Посмотрите, вон Егор идет со своей организацией...
СЕМЕЙНЫЙ КОНФЛИКТ
По своему необыкновению харьковский писатель Борис Силаев пришел домой хоть и поздно, зато абсолютно трезвым. Все домашние уже спали.
Тихонечко пробравшись на кухню, он сварганил себе чаёк, перекусил чем Бог послал и решил, не тревожа жены, переночевать в своем рабочем кабинете. Как решил — так и сделал. Но в самый последний момент на него нахлынули нежные чувства, и он оставил на кухне записку следующего содержания: “Лида! Я тебя очень люблю. Боря”.
Утром он проснулся от бурчания жены. Ничего не понимая, он зашел на кухню, чтобы узнать, в чем дело. Жена, увидев своего суженого и потрясая перед его носом запиской, искренне возмущалась:
— Это ж до какой степени надо было напиться, чтоб такое написать?!
МАГАРЫЧЕВОЕ ДЕЛО
В моей книге “Подозрительный чай” опубликована байка о заместителе председателя гостелерадиокомпании “Белгород” Е. Ф. Дубравном с дружеским шаржем художника Вячеслава Колесника.
Как-то встречает Дубравный на улице Колесника и говорит ему:
— Слава, я видел твой шарж на меня. Не мог бы ты мне подарить его?!
— Магарычевое дело, — ответил Колесник.
Дубравный тут же пригласил его на телевидение в свой кабинет, достал из шкафа недопитую бутылку водки.
Выпили... Закусили...
— С тебя шарж, — с нетерпением напомнил Славе Дубравный.
Слава порылся в своих бумагах и протянул Дубравному рисунок. Сначала Дубравный обрадовался подарку, а когда пригляделся, то понял, что это не оригинал, а самая банальная ксерокопия.
— Это ж не оригинал, — обиженно сказал Дубравный.