Говорят, Шолохов идеализирует казачество. Думаю, что это неверно. Художник или любит, или ненавидит своих героев. Равнодушный писатель — не художник. Шолохов, конечно, не может ненавидеть казачество — он плоть от плоти его. Но это не значит, что он идеализирует его. Григорий груб (“Если сучка не захочет, то и кобель не вскочит”, — говорит он Аксинье). Пантелей Прокофьевич хозяйственно и бессердечно грабит семью казака, ушедшего с красными. Такие они и есть донские казаки. Есть у него и казаки-звери — одного из них (забыл фамилию, кажется, на букву “Ч”**, лысый, на германском фронте) даже лошади боятся (тоже черта!). Автор не идеализирует, а развенчивает “героя” Крючкова и т. д.
Григорий в гражданскую войну, Григорий-повстанец уже не тот, что в империалистическую войну, теперь он фигура исторически обреченная. Он сам в глубине души не верит в правоту своего дела. Его удаль и риск — это риск отчаянного и отчаявшегося игрока. Он испытал и женскую любовь, и военную славу, в будущем ничего нет, ничего не видно, а потому и ничего не жаль.
Слог Шолохова краток, прост, выразителен. Это не изысканная стилизованность византийской вязи слога Пильняка. Это образный и сочный народный — нет, не народный, а именно донской язык, язык донских казаков. Шолохова понимают все грамотные люди. У него огромный круг читателей.
После окончания “Тихого Дона” и “Поднятой целины” хорошо бы ему написать этакую эпопею “Стенька Разин” (тираж 100 000).
Н. Галковский, г. Моздок, хлопковый техникум,
преподаватель хлопководства и ботаники, агроном, 37 лет.
Анонимный читатель нечаянно подписался, ну да все равно.
(ед. хр. 699, лл. 72—73 об.)
Уважаемый т. Шолохов
Перечитавши несколько раз Ваше произведение “Тихий Дон”, перед моими глазами воскресла героическая эпопея борьбы с повстанцами. Вы добились колоссальных результатов, соединив великое художество с правдоподобностью. Читая третий раз “Тихий Дон”, я невольно уношусь в далекое прошлое, я еще раз начинаю переживать свою молодость, отданную на борьбу с контрреволюцией. Перед глазами обратно проходят картины бойцов, картины жестокого террора казаков. В руках невольно ощущаешь клинок, невольно рука делает взмахи — но все это далекое прошлое. Для полноценности Вашего произведения хотелось бы видеть в нем страницу, отведенную воспоминаниям отряда школы ВЦИКа. А этот отряд (он назывался отрядом школы I Московских командных курсов) записал в историю гражданской борьбы не одну славную страницу. Пройденный путь от Черткова до казацкой станицы увенчал славою участников этого отряда. Недаром наши курсанты в своих фронтовых песнях воспевали этот путь: “Из Черткова в Сетраково на простор Донских степей выезжает батареец первых курсов Москвичей”, и в этой песне звонкой трелью разливается голос нашей славной курсантки Риммы Золкиной, единственной девушки-еврейки, ставшей первым красным командиром-женщиною славной Красной Армии. Я вижу нашего любимца-самородка поэта Володьку Гарпуа . Я вижу высокого, как украинский тополь, т. Зарзара, погибшего смертью славных сынов отечества во время аварии аэроплана в 1932 году. Перед глазами проходят незаметные герои, начальник отряда Маслов, командир батареи Рыбин и много-много других.
Есть чем вспомянуть погибших сынов родины, отдавших жизнь за партию Ленина — Сталина, за рабочий класс. Я думаю, что участники этого отряда, оставшиеся в живых, с большой радостью встретят это добавление в Вашем произведении и охотно помогут Вам в сборе материалов. У меня сохранились отдельные эпизоды борьбы нашего отряда , сохранились отдельные стихотворения нашего волонтера, которые могу передать в Ваше распоряжение. Я уверен в том, что Вы сумеете внести добавление в следующие издания, чем сделаете Ваше произведение нашей настольной книгой, нашей второй молодостью, памятником нашему славному отряду первых курсантов Москвичей.