Выбрать главу

Однако ничего ужасного с Радзинским-старшим, как, впрочем, и с младшим, за всю жизнь не случилось. В революциях и войнах они свою кровь не проливали, ни один голод их не задел, раскулачиванию не подвергались, тюрьмы и ссылки не изведали... Да, жизнь текла вполне благополучно. Станислав Адольфович сноровисто перелопачивал в киносценарии романы знаменитого в ту пору писателя-патриота и коммуниста Петра Павленко, многократного Сталинского лауреата, получал весьма неплохие гонорары, имел в центре Москвы, в Старо-Пименовском переулке, дом 4-а, весьма недурную квартирку, женился, а в 1937 году, когда, как уверяет ныне его отпрыск, всех порядочных людей бросали в тюрьмы или расстреливали, он был принят в Союз писателей. При этом умолчал, конечно, что в свое время, как теперь рассказывает сын, "восторженно приветствовал Временное правительство, это была его революция, его правительство". Скрыл и то, что в его представлении "счастье - это иметь возможность выйти на главную площадь страны и орать: "Долой правительство!" Такое счастье в шестьдесят лет привалило сыну.

Как раз в ту павленковскую пору, в 1936 году, в обстановке большого духовного подъема сынок и явился на Божий свет. Отцу, между прочим, было уже без двух недель пятьдесят. Мать Софья Юрьевна (знакомые звали ее просто Софа) - существенно моложе. Как назвать сына, долго не думали. Ведь Станислав Адольфович, как теперь узнаём, был "тонким интеллигентом, помешанным на европейской демократии". Колыбель же этой демократии, как известно, Англия. А там чуть не десяток королей носили имя Эдвард! Чего ж тут думать? Сын помешанного интеллигента должен быть Эдвардом! Прекрасно...

Но вдруг - война! Что делать? Конечно, немедленно лететь в Ташкент. И в октябре 1941 года вся семья уже там. Тогда в Ташкенте оказалось множество московских и ленинградских литераторов с семьями. Радзинским, как и всем, было предоставлено жилье, они получали продуктовые карточки и какой-то специальный паек. Соседкой их в знаменитом доме № 7 оказалась как раз Анна Андреевна Ахматова, которую по распоряжению Сталина вывезли на самолете из уже блокированного Ленинграда как "груз стратегического назначения особой важности" и о которой Радзинский сейчас почему-то странно помалкивает....

Известно, что Ахматова, настрадавшаяся со своим единственным сыном, любила чужих детей. С какой нежностью и заботой относилась она, например, к соседскому мальчику, ласково прозванному ею Шакаликом, в ее лениградском "Фонтанном доме". В трехтомных "Записках об Анне Ахматовой" Лидии Чуковской есть такая, допустим, запись от 6 декабря 1939 года: "3аплакал Шакалик. Анна Андреевна поспешила к нему: оказывается, родители ушли в кино, и он один. Я простилась".

Вполне возможно, что так же ласкова была Ахматова в Ташкенте и к пятилетнему соседу Эдику, но документальных свидетельств этого нет, а вообразить себе такое отношение к Радзинскому даже в детстве мне почему-то трудно, каюсь.

Однако дело не в этом. Станислав Адольфович, продолжая свою "жизнь под топором", недурно устроился работать в местное издательство, а Софья Юрьевна, обнаружив отменную тороватость, развила бурную деятельность в сфере быта, правда, не без промашек. Так, с одной стороны, она могла в ту скудную пору где-то раздобыть утку, зажарить ее и угостить соседей, - об этом свидетельствует запись Л. Чуковской от 12 мая 1942 года. С другой, она взялась устроить прописку Ахматовой, что было делом весьма насущным, важным, связанным с карточками, пайком и т. д., но... Вот что читаем в записи Чуковской от 16 декабря 1941 года в связи с возбужденным состоянием Ахматовой: "Во всем виновата лентяйка Радзинская, которая взяла на себя прописку и поленилась. Теперь клянется все сделать". Однако спустя четыре дня, 20 декабря, новая запись об этом: "Прописки все еще нет, и меня это сильно тревожит. М-mе Радзинская не прописывает и мне не дает". Еще через два дня, 22 декабря: "После проверки выяснилось, что m-me Радзинская не сделала решительно ничего... Она вот уже два месяца лжет, путает, обещает, но сама ничего не делает и другим не дает... Вся загвоздка в неряшливости и лени Радзинской". И только 28 января 1942 года: "М-mе Радзинская наконец прописала Анну Андреевну... Месяцы ленилась прописать, что грозило всякими неприятностями". Но только ли в лени было дело?..

Вокруг знаменитой поэтессы вился рой литературных бабочек и писательских жен. Чуковская называет их придворными дамами, сама поэтесса "вязальщицами". Было много пересудов, сплетен, ссор, раздражавших Ахматову. Тут весьма примечательны такого рода записи в дневнике Чуковской. 28 мая 1942 года: "После сведений о городских сплетнях, чудовищных по глупости, пошлости и неприятности (но едва ли превосходивших в этом нынешние телесериалы Эдварда Радзинского. - В. Б.), сообщенных мне Беньяш, Радзинской и Риной, я решила, что должна рассказать А. А., что уже говорят о ней в доме №7..." 2 сентября того же года: "Почтальон не принес ничего. (Зато) Радзинская - со всей грязью дома №7..." 15 ноября того же года: "Вчера я зашла к Радзинской ...Ушла от Софы отравленная..." 7 февраля 1942 года Чуковская записала: "А. А. пошла меня провожать... Мы шли. Она жаловалась на ссоры и склоки Беньяш, и О.Р., и Радзинской. Совсем придворные дамы, как я погляжу!" 10 мая этого же года: "Вчера Радзинская предложила Ахматовой какую-то услугу. А. А. отказалась и сказала так: "Нет, нет, если я позволю сделать это, то сама перейду в стан вязальщиц, надену очки, возьму спицы, сяду над помойной ямой, как они, и буду обсуждать Ахматову".