Расстояние как от Луги
До сионских горних высот.
(1, 431)
Достаточно перелистать ее записные книжки, чтобы убедиться в том, что она умела забывать ничуть не меньше, чем помнить:
Я еще не таких забывала,
Забывала, представь, навсегда.
Я таких забывала, что имя
Их не смею теперь произнесть,
Так могуче сиянье над ними
(Превратившихся в мрамор, в камею),
Превратившихся в знамя и честь.
(1, 347)
Она вспоминала иначе — в стихах. В стихах, написанных совсем по другому поводу, обращенных совсем к другому человеку, отразился, однако, весь ее огромный человеческий и женский опыт; в них, в стихах, живет ее подлинная биография! И только читая стихи, можно в эту биографию заглянуть.
Друг о друге мы молчать умеем,
И забыл ты мой проклятый дом.
Ты забыл те, в ужасе и муке,
Сквозь огонь протянутые руки...
(1, 275)
Они действительно умели молчать друг о друге. У Ахматовой были запретные темы для разговоров, и об этом хорошо знали ее друзья. Одной из таких тем был Бунин. Расспрашивать о нем Анну Андреевну было далеко не безопасно. Один из известных московских остряков, литератор Михаил Давыдович Вольпин, довольно бесцеремонно приставал к Ахматовой с вопросами, касающимися интимных сторон ее молодой жизни. Тут важен контекст, потому приведем фрагмент беседы М. Д. Вольпина с В. Д. Дувакиным, состоявшейся в 1975 году:
“Вольпин. Ей очень приятно было вспоминать все-таки свою далекую молодость. Но она ненавидела Бунина. Слово “Бунин” при ней нельзя было говорить. И когда я, забыв однажды, при ней процитировал: “Хорошо бы собаку купить” — ей-богу, это могло кончиться ссорой.
Дувакин. Почему так?
Вольпин. Он очень ее обидел, по-моему, но она уверяла, что он скверный поэт и пошляк и... Ну, в смысле отношения к революции она права.
Дувакин. Не только к революции, но и к женщинам.
Вольпин. Да? Это я меньше знаю”3.
Мы тоже знаем “в смысле отношения Бунина к женщинам” меньше. И чем конкретно мог обидеть Иван Алексеевич Аню Горенко, судить не беремся. Мы ведь даже наверняка не знаем, были ли они знакомы. Но вот стихотворение Бунина, написанное в 1906 году, которое автор, по свидетельству Веры Николаевны Буниной, неоднократно читал в присутствии публики. С этого стихотворения, собственно, и начинается “двух голосов перекличка” — Ахматова не только его держала в “сокровищнице своей памяти”, но и через полвека с лишним вступила с ним в диалог.
Образ Джордано Бруно, мыслителя и мученика, погибшего в огне, хотя и не встречается в поэзии Ахматовой, но перекликается с такими ее любимыми героинями, которых постигла та же участь, как Дидона и Жанна д’Арк.
ДЖОРДАНО БРУНО
“Ковчег под предводительством осла —
Вот мир людей. Живите во Вселенной.
Земля — вертеп обмана, лжи и зла.
Живите красотою неизменной.
Ты, мать-земля, душе моей близка —
И далека. Люблю я смех и радость,
Но в радости моей — всегда тоска,
В тоске всегда — таинственная сладость!”
И вот он посох странника берет:
Простите, келий сумрачные своды!
Его душа, всем чуждая, живет
Теперь одним: дыханием свободы.
“Вы все рабы. Царь вашей веры — Зверь:
Я свергну трон слепой и мрачной веры.
Вы в капище: я распахну вам дверь
На блеск и свет, в лазурь и бездну Сферы.
Ни бездне бездн, ни жизни грани нет.
Мы остановим солнце Птоломея —
И вихрь миров, несметный сонм планет,
Пред нами развернется, пламенея!”
И он дерзнул на все — вплоть до небес.
Но разрушенье — жажда созиданья,
И, разрушая, жаждал он чудес —
Божественной гармонии Созданья.
Глаза сияют, дерзкая мечта
В мир откровений радостных уносит.
Лишь в истине — и цель и красота.
Но тем сильнее сердце жизни просит.
“Ты, девочка! Ты, с ангельским лицом,
Поющая над старой звонкой лютней!
Я мог твоим быть другом и отцом...
Но я один. Нет в мире бесприютней!
Высоко нес я стяг своей любви.
Но есть другие радости, другие:
Оледенив желания свои,
Я только твой, познание — софия!”
И вот опять он странник. И опять