Меня покинул в новолунье
Мой друг любимый. Ну так что ж!
Шутил: “Канатная плясунья!
Как ты до мая доживешь?”
Ему ответила, как брату,
Я, не ревнуя, не ропща,
Но не заменят мне утрату
Четыре новые плаща.
Пусть страшен путь мой, пусть опасен.
Еще страшнее путь тоски...
Как мой китайский зонтик красен,
Натерты мелом башмачки!
Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!
(Ноябрь 1911. 1, 42—43)
Читая это стихотворение, Бунин представлял себе не только “канатную плясунью”, но и ту юную Аню Горенко, которую мог видеть в далеком 1906 году в Лустдорфе. О лунатизме Анны Ахматовой он мог слышать от того же A. M. Федорова. Так или иначе, но ахматовский след, на мой взгляд, проглядывает в стихотворении. Впрочем, пусть читатель сам составит об этом свое мнение:
В ЦИРКЕ
С застывшими в блеске зрачками,
В лазурной пустой вышине,
Упруго, качаясь, толчками
Скользила она по струне.
И скрипка таинственно пела,
И тысячи взоров впились
Туда, где мерцала, шипела
Пустая лазурная высь,
Где некая сжатая сила
Струну колебала, свистя,
Где тихо над бездной скользила
Наяда, лунатик, дитя.
(28.Vi.16. 1, 409—410)
В последних строках этого замечательного стихотворения ожили дорогие и неизгладимые для сердца воспоминания. В том же 1916 году написано и стихотворение “Поэтесса”:
Большая муфта, бледная щека,
Прижатая к ней томно и любовно,
Углом колени, узкая рука...
Нервна, притворна и бескровна.
Все принца ждет, которого все нет,
Глядит с мольбою, горестно и смутно:
“Пучков, прочтите новый триолет...”
Скучна, беспола и распутна.
(1, 433)
Хотя Бунин нигде не указывает, что адресатом этого стихотворения является Анна Ахматова, сама она узнала себя в этом зеркале. Вот как передает эпизод, связанный с этим стихотворением, Л. К. Чуковская в “Записках об Анне Ахматовой”:
“26 июня 1940
Затем она (Ахматова. — М. К. ) заговорила об эмигрантах — о том, с каким негодованием встречены были ими стихи “Не с теми я, кто бросил землю”. Heдавно ей показали строки Бунина, явно написанные про нее, хотя ее имя там не упомянуто. Она прочитала мне эти стихи наизусть. Стихи вялые, бледные. Ее внешний образ составлен из альтмановского портрета и из “Почти доходит до бровей // Моя незавитая челка”.
Мне было стыдно подтвердить на ее спрос: да, это про вас. Стыдно за Бунина”12.
Стихотворение поражает своей резкостью. Конечно, оно рассчитано на то, чтобы адресат был узнан. Но к политике “Поэтесса” отношения не имеет, стихотворение было написано в 1916 году, хотя впервые опубликовано только в 1920-м. Что-то должно было сильно рассердить Бунина, чтобы появились эти злые строки. Возможно, он увидел в Ахматовой уклон в модернизм, который был ему ненавистен. Для снижения образа героини Бунин использует такой прием: он опускает Ахматову до уровня какого-то малоизвестного поэта Пучкова. Ведь одно дело произнести: “Кузмин, прочтите новый триолет” и совсем другое — какой-то Пучков. Кстати: такой поэт действительно существовал. Николай Гумилев в рецензии на его книгу стихов “Последняя четверть луны” (II. 1915.) назвал его “отличным образчиком непоэта”13.
Конечно, у Анны Ахматовой были основания не любить Бунина. Однако... этим словом далеко не исчерпывается вся гамма ее отношений. Ведь далеко не случаен тот факт, что Анна Андреевна знала ту же “Поэтессу” наизусть (как и другую эпиграмму, о которой мы уже упоминали).
Вот еще суждения Ахматовой о Бунине, записанные той же Чуковской:
“30 декабря 1941
Заговорили о Бунине. Она не любит его стихов, чему я рада, так как не люблю их тоже.
“Вялые стихи, обо всем на свете, рассчитанные на академическую благовоспитанную публику. Сокровищ в них не ищите — как у Случевского или у Полонского или у Анненского.
Поэты 90-х годов погибали от безвкусицы эпохи, не в силах были ее побороть, а Бунин был вполне удовлетворен своей эпохой. Когда при нем появился Блок, повеял новый ветер, он надел наушники, напульсники, набрюшники, думая, что так и должен вести себя классик. Очень глупая позиция”14.