Можно ли вполне доверять этим словам? Думаю, что они рассчитаны на собеседницу. Анна Андреевна знает, что Лидия Корнеевна не любит стихов Бунина, и говорит ей то, что Чуковской и хотелось от нее услышать. Не будем упрекать Ахматову за очевидную вздорность подобной оценки творчества Бунина. В ее собственных записях ничего похожего мы не найдем. Но вот что действительно интересно, так это то, насколько не соответствует в данном случае у Анны Ахматовой слово делу. Отказывая Бунину в самоценности его поэзии (“Сокровищ в них не ищите”), сама Ахматова отнюдь не гнушается не только искать в бунинских стихах “сокровища”’, но и вставлять драгоценные находки в свои стихи. Речь может идти о том, что при внешнем отталкивании от Бунина внутренне Ахматова всю жизнь (всю жизнь!) у него училась. Думаю, что в таком утверждении нет ничего уничижительного для памяти Анны Андреевны. Чтобы не быть голословным, приведу примеры переклички их голосов.
8 ноября 1943 года Анна Ахматова пишет “Еще одно лирическое отступление”. Это не что иное, как попытка (одна из многих!) выяснить для самой себя, что же такое ее “Поэма без героя”, над которой она в то время работала.
До середины мне видна
Моя поэма. В ней прохладно,
Как в доме, где душистый мрак
И окна заперты от зноя
И где пока что нет героя,
Но кровлю кровью залил мак...
(1, 219)
Последняя строчка важнейшая — она определяет основную тему поэмы. Но тема, как это нередко бывает у Ахматовой, подана в зашифрованном виде, и кому-то из читателей эта строка может показаться не более чем поэтической красивостью (“кровлю — кровью”). Смысл этой строки проясняется, если мы обратимся к стихотворению Бунина “Иерусалим”. Все это стихотворение может быть прочитано как развернутый комментарий к одной строке Анны Ахматовой. Думаю, что на такое прочтение она и рассчитывала, и в этом состоит смысл введения “чужого слова” в поэму и прилегающие к ней стихи. Бунин избран ею как незримый соавтор вполне сознательно, ибо “Иерусалим” — одно из самых совершенных его созданий:
Это было весной. За восточной стеной
Был горячий и радостный зной .
Зеленела трава. На припеке во рву
Мак кропил огоньками траву.
И сказал проводник: “Господин! Я еврей
И, быть может, потомок царей.
Погляди на цветы по сионским стенам:
Это все, что осталося нам”.
Я спросил: “На цветы?” И услышал в ответ:
“Господин! Это праотцев след,
Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,
Красным маком восходит она”.
В полдень был я на кровле . Кругом, подо мной,
Тоже кровлей , — единой, сплошной,
Желто-розовой, точно песок, — возлежал
Древний город и зноем дышал.
Одинокая пальма вставала над ним
На холме опахалом своим,
И мелькали, сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Морем серых холмов расстилалась она
В дымке сизого мглистого сна,
И я видел гористый Моав, а внизу —
Ленту Мертвой воды, бирюзу.
“От Галгала до Газы, — сказал проводник, —
Край отцов ныне беден и дик.
Иудея в гробах. Бог раскинул по ней
Семя пепельно-серых камней.
Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал —
И пророк Иеремия собрал
Теплый прах, прах золы, в погасавшем огне
И рассеял его по стране:
Да родит край отцов только камень и мак !
Да исчахнет в нем всяческий злак!
Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим —
До прихода реченного им!”
(1907. 1, 275—276)
В огромном море бунинских стихов “обо всем на свете” Ахматову интересовали далеко не все, а только те, которыми она могла воспользоваться в своем поэтическом хозяйстве. Зато уж этих стихов она не пропускала, хотя никогда и никому не признавалась в этом. Вот, к примеру, стихотворение Бунина “Купальщица”, написанное в 1906 году. Образ юной купальщицы странно совпадает с образом той Ани Горенко, которую он мог видеть в это время в Лустдорфе:
Смугла, ланиты побледнели,
И потемнел лучистый взгляд.
На молодом холодном теле
Струится шелковый наряд.
Залив опаловою гладью
В дали сияющей разлит.