Что бы делало Великое искусство без таких подвижников, как Тихон?..
* * *
Начало третьего курса в театральном четырехгодичном институте можно уподобить прохождению альпинистом горного перевала. Карабкался-карабкался человек в гору, чертыхался, обливался потом, цепляясь по дороге за что ни попадя, обдирая себе в кровь руки и ноги, и вдруг (как тут обойтись без этого спасительного “вдруг”) ты чувствуешь, что идти стало легче. Вроде ничего и не изменилось: та же каменная тропа, тот же каторжный груз за спиной, та же неопределенность впереди, а вот поди ж ты — легче стало дышать, пот уже не заливает глаза. Можно оглядеться вокруг, полюбоваться открывшимися перед тобой видами, закурить, наконец, хлебнуть горсть водички из горного ручейка. А ручей, всю дорогу текший встречь тебя, бежит теперь, ты замечаешь, в твою, попутную сторону. И только тут ты понимаешь, что случилось самое важное: ты осилил водораздел!
Можно отдохнуть, расслабиться — имеешь право. Можно и погордиться собой. Почувствовать себя человеком. Творцом, так сказать, природы. Но... ненадолго, ненадолго. Впереди еще ой какой трудный путь! И может, кто знает, там за поворотом тебя ждут такие пики, такие пропасти, что нынешний перевал покажется тебе по прошествии времени не круче игровой горки на детской площадке в городском сквере.
А потому — “вперед на мины!”, или, как говорит наш педагог Виктор Яковлевич Станицын: “Первые тридцать лет в театре тяжело, а потом... не легче”.
Во втором семестре третьего курса мы впервые подступились к “Борису Годунову”. Воплотить на сцене пушкинскую пьесу было заветной мечтой Монюкова. Он “заболел” этим гениальным творением поэта еще будучи школьником, до войны. Пьесу знал наизусть. Поочередно “примерял” на себя характеры пушкинских персонажей. Преображался поочередно то в Годунова, то в Шуйского, то в своих любимых отцов Варлаама и Мисаила и, говорят, умучивал этими превращениями одноклассников до помрачения ума.
Спектакль был рассчитан на диплом. Выпуск его планировался на четвертый курс. Но приблизиться к “Годунову”, вдохнуть хоть в малой степени его аромат мы решили уже во второй половине третьего, преддипломного курса.
Медленно, осторожно претворялась в жизнь давнишняя мечта Виктора Карловича. Для наших неокрепших студенческих силенок взять что-нибудь попроще бы. Современную, например, пьесу. Островского комедию, на крайний случай. А тут — “Борис Годунов”! Глыбища! Айсберг! Только одна седьмая на поверхности, а остальное под водой. Плывет эдакая ледяная гора в океане и ждет встречи со своим “Титаником”. А “Титаник” — мы. Наш курс. Наша команда во главе с капитаном.
Ах, как многому надо было научиться, чтобы хоть на малый шаг приблизиться к Пушкину! Тут и умение владеть стихом, и погружение в историю страны, и умение перебросить мосток к современности, без чего любое историческое произведение мертво.
Каждому из нас нужно было освоить режиссерский замысел и ПО-СВОЕМУ воплотить его в работе. Иметь свое видение роли, не разрушая при этом, а помогая общему замыслу будущего спектакля. Почти по Суворову: “Каждый солдат должен знать свой маневр”.
Монюков никогда не препятствовал этой самостоятельности. Наоборот, всячески приветствовал малейший всплеск творческой инициативы студента. Лежебок, наоборот, терпеть не мог. Не жаловал он и тех, кто смотрел в рот режиссеру и слепо шел по его подсказке: “от сих и до сих”.
К лету успели сделать несколько сцен и разъехались на каникулы, оставив основную работу на последний, дипломный курс.
— Впереди у вас масса времени, целых два месяца, — говорил Монюков на прощанье. — Думайте. О роли. О спектакле. Насыщайтесь Пушкиным, как губка водою. Дипломные роли в ваших руках.
— Да, молодые дарования, — вторил ему Виктор Яковлевич Станицын, посасывая пустой мундштук и уложив каким-то горизонтальным фертом правую ногу на колено левой, — по собственному опыту знаю: если каждое утро на свежую голову думать о роли, ну, хотя бы минут двадцать, то считайте, что она у вас в кармане. Уразумели?
И улыбнулся своей неотразимой станицынской улыбкой. Мы дружно согласились с шефом. В преддверии летней двухмесячной свободы мы готовы были согласиться с чем угодно. С любой теоретической выкладкой. Будет утром свежая голова — будем думать о роли. Двадцать минут. А не будет свежей головы — тут уж, как говорится, “звыняйте, дядьку”.
Итак, впереди третьи летние каникулы. Последние студенческие. После четвертого курса — уже не каникулы, а отпуск. От театра. Куда поехать? Что посмотреть? Чему удивиться?..