Найдут ли место в дневнике острые мысли, слова, анекдоты. Найденные и подслушанные афоризмы и каламбуры — большая радость и кое-что дают потом для работы. Чудесный пример в этом плане дают дневники Ренана. Но это тоже не идеал дневников. У меня для этой цели — записные книжки, которые я таскаю везде за собой много лет. А были дневники, которые писались специально для истории, т.е. для других людей. Тошнотворная поза, ложь — вот что такое эти дневники. Некоторые оттачивали стиль...
Кляну А. Коптелова. Испортил тему и больше ничего! “Навстречу жизни” — халтурный роман, беспомощный технически, многие места приторны до омерзения, а в основном — адская скука. Это на таком-то материале! Прочел кое-что сегодня. И надо же такое — давно хотел прочесть переписку М. Горького и М. Кольцова в “Новом мире” № 6. И вот сегодня взял, раскрыл и сразу же наткнулся на письмо, в котором Горький рекомендует список литературы для приложения к “Огоньку”. Какая-то есть во мне струна, настроенная против Горького. И сегодня она снова зазвучала. Непонятно, почему он рекомендует именно эти романы, а не другие. Чувствуется, что Г(орький), выставляя свою энциклопедичность, рисуется. Но грустно видеть, что энциклопедичность-то эта поверхностная. Свифтовскую “Сказку о бочке” называет “Песнью о бочке”. Утверждает, что “Варфоломеевская ночь” и “Хроника времен Карла IX” — два разных романа, путает Генриха и Томаса Манна! Как-то не соединяются у меня Горький, каким его изображает наша филологическая и общественная наука, и Горький — каприец, Горький — автор действительно великих вещей, и Горький — автор “Несвоевременных мыслей”, написанных в самое трудное для рабочих и крестьян нашей страны время. Мне почему-то претит горьковская инверсия (“Жму руку Вашу” и т.п.). Манерность и вычурность собственного языка забываются, когда начинаются поучения, снисходительные, умные, уместные, обидные даже, наверное. И было же время, когда все верили, что “Девушка и Смерть” сильнее “Фауста”!..
Днем вычитал за несколько часов перебеленную часть книжки*. Надо скорей сдавать. Издательство, правда, не торопит, но мне самому надо скорей освободиться от одного, чтобы отдохнуть маленько и сесть за другое.
13 июля 1956 г., пятница. Новости: 1. На матч СССР — Израиль московские евреи платили по 200 руб. за билет. 2. Получил письмо от Володи Гринюка. Парень тоскует на Рижском взморье — дожди идут, кругом буржуа, слова сказать не с кем. 3. Приезжал брат с севера. Побыл три дня и укатил к маме. Интересно, с какими глазами заявится — два года не писал и вообще не подавал признаков жизни. Отчуждается, наши дела его абсолютно не интересуют. Свинство, да и только. 4. В Москве стоит плохая погода — дожди, прохладно. Для работы — лучше не надо. Я не разделяю восторгов поэтов по поводу весны. Летом я чувствую себя неважно, лишаюсь работоспособности. Осень — хорошо, но когда у тебя есть привычка носить галоши и есть добрый плащ — лучшее время года — зима. И пишется и дышится легко. 5. Больше новостей нет.
Прочел сборник рассказов Андрея Платонова. Открыл нового, раньше мне неизвестного писателя. Причем писателя чрезвычайно интересного, своеобразного. Говорят, (...) что его так и затюкали, не печатая и сгноив сына, что поддерживал его (гл. образом материально) лишь один Шолохов. Говорят, из наших он — инженер-железнодорожник. Прочел рассказы “Бессмертие”, “Фро”, “Глиняный дом в старом саду”, “Семен”, “Река Потудань” (так назван сборник) и еще кое-что. А. Платонов — человек с совершенно особым видением мира, непохожий ни на одного из известных мне писателей. Рассказы свежи по языку, грустны по настроению, неожиданны по выбору героев. Обычно у него простые люди, железнодорожные рабочие, нищие, бездомные дети, дети, ощутившие в первый десяток лет своей жизни тяжесть и прозу существования. А. Платонов подмечает в людях незаметное, такие стороны психики, которые, по общему мнению, не могут стать предметом изображения. Я не читал ругань по его адресу (говорят, ее было немало), но считаю, что А. П. — один из самых честных и правдивых художников и его еще будут издавать...
18 июля 1956 г., среда. Сдал рукопись в издательство. Редактор хочет все же пригладить, подсластить очерки. Обогати, говорит, героев, они же, дескать, передовые. Буду драться за правду, которую я видел и которую искажать нельзя. Книжка сейчас пойдет к рецензентам. Первый предполагаемый рецензент — Александр Авдеенко, старый литературный мерин. Я помню его с детства по книге “Я люблю”. Это сильная вещь, если учитывать, что тогда, в начале 50-х годов, ничего сколько-нибудь заметного не появилось. Это бывший беспризорник, потом строитель Магнитки, паровозный машинист. Я читал его выступление на первом съезде СП. Это было что-то сильное и страшное... Он выпустил уже “Горную весну” и “Над Тиссой”. (...)