Выбрать главу

Тут вдумчивый читатель припомнит сцену появления Иванушки Бездом­ного в ресторане Грибоедова.

“И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило на веранду. Тут все увидели, что это — никакое не привидение, а Иван Нико­лае­вич Бездомный — известнейший поэт.

Он был бос, в разодранной, беловатой толстовке, к коей на груди англий­ской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением неизвестного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу. Правая щека Ивана Николаевича была свежеизодрана. Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося в зале на веранде. Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся набок кружки на пол.

— Здорово, други! — после чего заглянул под ближайший столик и восклик­нул тоскливо: — Нет, его здесь нет!

Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:

— Готово дело. Белая горячка”.

М. О. Чудакова замечает: “И сам Есенин, и молодые поэты из его ближайшего окружения последних московских лет — уже упоминавшийся Иван Старцев и Иван Приблудный — стали, на наш взгляд, материалом для построения “двух Иванов” — сначала Ивана Русакова в “Белой гвардии”, затем — Ивана Бездомного в “Мастере и Маргарите”.

Друг Есенина поэт Алексей Ганин (растрелянный чекистами в 1925 г. по обвинению в русском фашизме) свидетельствовал:

“После собраний неизбежно уходили в “Стойло Пегаса”, где был галдеж до двух часов ночи, а оттуда, если в состоянии мы были двигаться, отправ­лялись, кажется, в “Подвал энтузиастов”, ныне закрытый, где было кручение до шести часов утра. Нередко компаниями уезжали в ночные чайные на Триум­фальную. Что там были за люди, я не знаю. Какие-то расфранченные дамы, актрисы, артисты, художники, поэты, иностранные представители печати. Все это гудело, вертелось, был пьяный угар и смертельная тоска”.

“...Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице.

Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: “Виноват, гражданин!” Где-то в рупоре голос командовал: “Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!” Тонкий голос уже не пел, а завывал: “Аллилуйя!” Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад” (“Мастер и Маргарита”).

Той же осенью 1923 г., в ноябре, Есенин попал в крайне неприятную и даже опасную, если учесть судьбу Ганина, историю.

Поэт объяснялся так:

“По дороге из редакции я, Клычков, Орешин и Ганин зашли в пивную. В разговоре мы касались исключительно литературы, причем говорили, что зачем в русскую литературу лезут еврейские и другие национальные литераторы, в то время, когда мы, русские литераторы, зная лучше язык и быт русского народа, можем правильно отражать революционный быт. К нашему разговору стал прислушиваться рядом сидящий тип, выставив нахально ухо. Заметя это, я сказал: “Дай ему в ухо пивом”. После чего гражданин этот встал и ушел. Через некоторое время он вернулся в сопровож­дении милиционера и, указав на нас, сказал, “что это контрреволюционеры”. ...По дороге в милицию я сказал, что этот тип клеветник и что такую сволочь надо избить. На это со стороны неизвестного гражданина последовало: вот он, сразу видно, что русский хам-мужик, на это я ему ответил: “А ты жидовская морда”.

На четырех поэтов (Есенина, Клычкова, Орешина и Ганина) завели уголовное дело по обвинению в антисемитизме. На громком процессе в товарищеском суде (вероятно, отголоски судебного заседания доходили до Булгакова) вынесли общественное порицание.

Есенина положили в профилакторий для нервнобольных.

Из восстановленной рукописи “Копыто инженера” (1928 г.). Сцена появления Иванушки в Грибоедове: