В “Скупом рыцаре” Барон, обуреваемый стяжательством, признается:
...Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают?..
Совесть пробуждается неожиданно (“незваный гость”), подталкивает вести долгий разговор с самим собой на неприятную тему о преступлении (“докучный собеседник”), ведет строгий расчет греха и искупления (“заимодавец грубый”) и в образе демонов преисподней мучает преступника.
Интересно, что определения: “незваный гость” (иностранец), “докучный собеседник” (“Вот прицепился, иностранный гусь!”), демон — подходят к булгаковскому Воланду. Это неудивительно, потому что Воланд — тайный ревизор человеческих душ. Он производит ревизию в Москве 1920-х гг., выясняя соответствие людской деятельности нравственным законам, которые установлены не им. Но бесстрастным педантом его назвать нельзя. Воланд — провокатор и искуситель.
Тот, в ком нечиста совесть — жалок. Это значит, что он достоин не столько презрения, сколько — жалости, сострадания, милосердия.
Понтий Пилат оставлен наедине с собственной совестью навечно. Он сидит в кресле на каменной площадке один с собакой посреди скал и не может забыть о казни “бродячего философа и врача”.
“— Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? — спросила Маргарита.
— Повторяется история с Фридой? — сказал Воланд. — Но, Маргарита, здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
— Отпустите его, — вдруг пронзительно крикнула Маргарита...”
Здесь Воланд выступает как расчетливый заимодавец, которому смешны порывы человечности: “Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту”. А Маргарита оказалась способна нарушить эту мертвящую расчетливость, пожалев Фриду — гостью на балу полнолуния.
Уже тридцать лет Фриде подают платок, которым она удушила своего ребенка. Она, как и Пилат, отдана на суд собственной совести.
“...Из покинутых Маргаритой бальных зал, как море, слышалась музыка.
— А вот это — скучная женщина, — уже не шептал, а громко говорил Коровьев, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, — обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок”.
Коровьеву неприятна Фрида. Человек, испытывая муки совести, осознавая глубину своего падения, делает первый шаг к выходу из пропасти. Преисподняя рискует лишиться Фриды.
И Пушкин и Булгаков старательно подчеркивают разницу между собой и героем (“Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной”). Вводится фигура повествователя.
Рассказчик в “Мастере и Маргарите”, видимо, из среды писателей. Он вспоминает чудесную кухню ресторана Грибоедова, наслаждаться которой могли только члены Массолита. По-пушкински живо он описывает яства (тут вспомним ресторанные обеды Онегина) и любит напрямую обратиться к “благородному” читателю.
“А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, — на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!”.
Образ рассказчика выстроен М. А. Булгаковым по пушкинским канонам. Он часто принимает, оставаясь самим собой, иные образы, типы личности.
Излюбленный тип булгаковского повествователя — материалист-обыватель, не верящий в сверхъестественное наперекор очевидности, назло всем чертям.
“Наиболее развитые и культурные люди в этих рассказах о нечистой силе, наводнившей столицу, разумеется, никакого участия не принимали и даже смеялись над ними и пытались рассказчиков образумить.
Культурные люди стали на точку зрения следствия: работала шайка гипнотизеров и чревовещателей, великолепно владеющая своим искусством”.
И у Пушкина, и у Булгакова автор-рассказчик говорит о своих героях их языком, становясь на их точку зрения. Говоря о “трижды романтическом мастере”, рассказчик сам становится романтиком. Онегина — светскую марионетку, описывает, кажется, близкий ему по духу разочарованный франт, омертвелый в вихре удовольствий.
Пушкинский роман в стихах открывается в жизнь, в завтра, и герою даруется возможность продолжения духовного пути. Автор не берется объявить окончательный приговор герою.
Роман мастера о Понтии Пилате открывается в реальную жизнь Москвы — 1920-х гг., в жизнь мастера. Роман мастера по-пушкински принципиально не завершен. Мастер знал заранее, какими словами закончит свое сочинение, и закончил его так, как хотел.
Между тем:
“— Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен”.
Мастер не решается сам вынести приговор Пилату, судить его человеческим судом.
В финале “Мастера и Маргариты” Пилата милуют высшие небесные силы, а мастер озвучивает приговор и этим завершает свой роман.
Сочинение глав о Понтии Пилате потребовало от Булгакова применения пушкинского принципа историзма.
“Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах — вот чего требует наш ум от драматического писателя”, — сказал автор “Бориса Годунова”.
Как “поэт-историк”, М. А. Булгаков следовал за А. С. Пушкиным. Его мастер — ученый, верящий в поэтическое вдохновение, творческое прозрение. Он верит, что можно “угадать” реальность ушедших событий (“О, как я все угадал!”).
Но не будем забывать, что М. А. Булгаков развивал не простой сюжет из истории Древнего мира, в романе мастера описаны евангельские события. В “христианских мифах” Булгакова привлекала постановка вечных вопросов бытия в их “реальной исторической основе”.
Не стоит, конечно, преувеличивать роль исторического бытописания, описания нравов определенной эпохи в “ершалаимских главах” “Мастера и Маргариты”, как это сделал К. М. Симонов.
“Реальная историческая основа христианских мифов приковывала к себе внимание многих писателей, бывших убежденными атеистами по своему мировоззрению... Принадлежал к ним и Булгаков”.
“Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже взвизгнув от любопытства:
— Вы — атеисты?!
— Да, мы — атеисты, — улыбаясь ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: “Вот прицепился, заграничный гусь!”
— Ох, какая прелесть! — вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора.
— В нашей стране атеизм никого не удивляет, — дипломатически вежливо сказал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.
Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту”.
Понятно, что атеист или “сочувствующий” проявил бы больше симпатии и уважения к своим “единоверцам”, чем Булгаков к Берлиозу. Осторожный, увертливый Берлиоз — едва ли не самый неприятный автору и читателю персонаж романа. Наряду с “наушником и шпионом” бароном Майгелем Берлиоз и несет самое тяжкое наказание — лишение жизни.
Атеист Берлиоз сбивает с толку велеречивым знанием источников Иванушку Бездомного.
В своем определении М. А. Булгакова как атеиста К. М. Симонов следовал велениям времени. Некогда всем писателям, в том числе классикам русской литературы, предписывалось быть атеистами. Атеистом считался и А. С. Пушкин.
* * *
“...Булгакову, в отличие от некоторых его критиков, хорошо было известно, что Пушкин собирался написать трагедию об Иисусе, и это не могло не сыграть определенной, быть может, решающей роли в обращении к этому образу, ставшему одним из центральных в “Мастере и Маргарите”, — пишет И. Ф. Бэлза.