Однажды стоял Машинистов в карауле в Царском Селе. Подошел к нему на прогулке сам Государь Император Николай Александрович. На руках держал сына, Наследника и Цесаревича Алексея. Еще годовалого младенца. Малыш потянулся вдруг к гвардейцу в яркой форме, в отблесках солнца от металлических частей и галунов амуниции и, как все дети, схватил за нос или за усы ручонкой и залился веселым смехом. Государь взял винтовку у великана-гвардейца, по Уставу Императору дозволялось, а малютку передал ему на руки как бы взамен.
Непоказное единение Царя и Наследника престола с русским солдатом не запечатлели, конечно, ни на фото, ни в красках, но в сердце гвардейца осталось. Думаю, тоненьким слоем легло и у Государя. Ведь сказал же, приняв погодя царевича из сильных рук: "Видишь, пошел к тебе сам. Дети чувствуют доброе сердце, к кому угодно не пойдут. Запомню тебя, солдат". Не договорив: "Коль придется". Время было смутное, тревожное. Пускала пузыри первая антирусская революция. Но и спустя долгие годы царствования не собрал подле себя Николай II таких преданных воинов. Окружили предатели. Разожгли враги России новую смуту, рухнула Держава и долго умывалась кровью. И мальчика в простой солдатской гимнастерке расстреляли палачи вместе с отцом и добивали штыками.
Была и еще одна тайна. Старший сын Петра и Марфы Сергей подростком добровольно прислуживал Святейшему Патриарху Тихону. В последнюю Отечественную его не призвали - по возрасту, к тому же работал он на оборонном заводе. Но в свой срок службу в армии отбыл. Служил примерно, видно по фотографии, на которой дядя Сергей снят с двумя треугольниками в петлицах, младшим командиром. На голове - шлем, называемый "буденновкой". Только это неверно. Суконные шлемы особого образца были пошиты не для гражданской междоусобной войны, а заготовили их загодя по велению Императора, по типу древних русских шеломов, для кавалерии. Чтобы русские витязи, одолев тевтонов, вошли в них и долгополых шинелях с "разговорами" - цветными лентами поперек груди - в поверженный Берлин. Русская армия, бесспорно, взяла бы его, как брала при Елизавете Петровне и при Сталине. Если бы не предательский заговор изменников.
В столицу "третьего рейха" вошел другой сын измайловца - Алексей Петрович, сержант пехоты. Освободив Белоруссию и Польшу. А Петр Петрович выпускал грозные "ястребки", на которых летал их младший брат Николай. За всех сыновей молилась тетя Марфа, клала поклоны Спасителю, Пречистой Богородице, Николаю Угоднику, Иоанну Воину, Сергию Радонежскому, другим святым, покровителям православного воинства и честных тружеников России. От образов в своем домишке в Лефортово переходила в православную церковь неподалеку, при Немецком кладбище. Молилась и помогала обихаживать храм.
В декабре 1944 года я вернулся с войны после тяжелого ранения в Карпатах. Скоренько пришла к нам с бабушкой ее невестка Марфуша на меня, живого, взглянуть, а главное - выспросить о Николае. Не встречал ли на фронте? Нет, не встречал, да и на разных фронтах воевали, к тому же он - в авиации, а я - в танковой армии. Не порадовал, зато она рассказала случай.
- Однажды днем, и число помню, и время, до минуты, схватило у меня вдруг сердце, так защемило. "Коля, что с тобой, родненький?" - догадалась и упала на колени перед киотом. Стала молиться. А ведь я и ранним утром, чуть свет, и перед сном... "Помилуй, пресвятая, сыночка моего Коленьку, сохрани. Чую, плохо ему до крайности, смерть вплотную подступила. Сохрани и помилуй! Ведь он ближе к Сыну Твоему - в небе летает..."
Наивно, конечно. За сто метров под землей можно быть к Богу, чем, скажем, в космическом аппарате, если без веры в Него. Но - вымолила сына. Вернулся с войны Николай живым и невредимым, высоким и красивым, с орденом Красного Знамени. Рассказал про случай со "штопором", из которого вышел чудом, вспомнив Бога. Подтвердил, что совпало с предчувствием мамы не только день в день, но даже в часы и минуты. "Ей-Богу, правда!" Да разве о таком врут?
"А с тобой ничего подобного не происходило?" - спрашивали друзья, выслушав мой рассказ об этом чуде. Нет, со мной не могло. Я ведь в Бога не верил. Но, с другой стороны, и Николай был тоже пионером и комсомольцем, в партию вступил, и хотя дядей мне приходился - одногодок.
Вот и я... не в глухой деревне, в Москве родился. Бабушка не доверяла роддомам имени всяких там клар цеткиных, крупских, прочих грауэрманов, а позвала знакомую акушерку и приняла внука из ее рук. Дома и окрестила, назвав по имени батюшки - отца Владимира. Матери же, носившей красную косынку, доказала, что в честь ее Ленина. Вот и соревновались в моем начальном духовном развитии две силы, абсолютно противоположные. Сиял позолотой и серебром темноликий киот, отражая красные и синие огоньки лампадок, а наискосок взирал из черной рамки "белокурый ангел" Володя Ульянов... Поначалу бабушке пришлось припрятать крестик, вместе с головой могли сорвать в ту пору, надел его только после ее смерти, царство ей небесное, но уже не снимаю.