Назначением закрытых городов было собрать технократическую элиту, но “талантливый человек редко бывает одарен только в какой-то одной области”, — говорится в введении к антологии. Закрытые города и вообще “оборонка” привлекали и лучшей оснащенностью труда ученого, и хорошими квартирами, и всеми бытовыми удобствами. Архитектура взоров не привлекала. В истории каждого из этих городов: “Но не одни мы город возводили — / в нем слился труд солдат, ЗК и наш” (Василий Глушков, инженер из Железногорска). Там столько судеб сошлось, столько обычаев... Закрытые города — когда-то молодые — теперь тоже исторические русские города. Это, собственно, и подтверждается стихами.
Собирали антологию оргкомитеты и редколлегии, художники и корректоры. Все названы поименно. Руководители проекта Лариса Семипудова (Железногорск) и Екатерина Шулаева (Снежинск). Главный редактор Наталья Алтунина (Железногорск). Председатель центрального оргкомитета Владимир Шапошников (Снежинск).
Ирина Стрелкова
Г.Полынская • Иное измерение Сергея Клычкова (Наш современник N7 2001)
Иное измерение Сергея Клычкова
Сергей Клычков. Собрание сочинений в 2-х тт.
М., Эллис Лак, 2000.
Если к литературе прошлого века применить современные понятия, то прозу Сергея Клычкова вполне можно назвать самым настоящим триллером. Причем таким мощным и качественным, что современные целлулоидные клюквенные страшилки покажутся детским лепетом на лужайке. Вот, к примеру, из “Сахарного немца”: “— Сапог его немецкого благородия, ваш-высок, — сказал Сенька и поставил его Зайчику в ноги, — только бы из ходу подняться, а сапожок-то, вижу, идет сам ко мне по гребенке окопа... я уж оробел было: вижу, сапожок не нашего покрою!..
Из сапога бежала алою струйкою кровь, на ботах висело мясо кусками, и только носки у сапога лоснились, вычищенные...” Или финальная сцена похорон заживо невесты чертухинского балакиря Маши: “Заколотили крышку, спустили Машу на дно, и скоро Маша причалила к черному берегу, с которого прямо на грудь ей прыгнула большая холодная жаба, уселась промеж девичьих грудей, уставившись на нее своими неморгливыми, неживыми глазами, отчего под сердцем у Маши стало еще холоднее и еще темнее в глазах”.
Возможно, оттого и продирает мороз по коже, что написаны поистине страшные повести спокойным, емким, даже добрым языком: читаешь и видишь автора эдаким старцем-старообрядцем, неторопливо водящим перышком по желтоватому листу при свете свечного огарка.
Язык глухой старообрядческой деревни поначалу с трудом воспринимается современным разумом. Будто водишь пальцем по темным, извилистым, запутанным бороздкам еловой коры, но стоит только вчитаться, войти в совершенно иное измерение, созданное Клычковым, и перестаешь слепо тыкаться в бороздки — видишь все огромное, могучее древо.
Повести, лучше сказать, части одной большой книги, которую Клычков задумывал семикнижьем с общим названием “Темный корень”, — “Чертухинский балакирь”, “Князь мира”, “Серый барин”, “Сахарный немец” — приоткрывают темный, потаенный мир, где черти и лешие, русалки, светлый Сорочий князь, царевна Дубравна живут среди мужиков и баб деревеньки Чертухино.
Рядом нечистая сила — деятельная и живучая. Морочит голову Петру Кирилычу леший Антютик, заделавшись сватом к незадачливому балакирю, водит его по лесу, по-своему устройство мира объясняет: “Мир, Петр Кирилыч, как большая кадушка, и в этой кадушке засол без прокису... Знаешь, как бабы солят огурцы?
— Сперва воду до ключа греют, а потом соли кидают...
— То-то и дело, что соль... А сколько вот, чтобы огурцы не прокисли?
— Не мало, не много, а так... чтобы враз...
— Ну вот, по этому по самому любая баба больше знает о мире, чем астролом... потому астролом огурцов не умеет солить... И как бабы солят их, тоже не знает... То же самое вот, к примеру, и наша планида. Плавает она в рассоле в кадушке, большой зеленый такой огурец, и жизнь на ней как огуречный душок: потому хороший... рассол...
— Так же, значит, и... звезды?
— Полно, Петр Кирилыч, какие там звезды: клюква это растет... Это нам отсюда кажется: звезды!”
Просто и ясно объяснил леший мужику. А вот из “Сахарного немца”: “...Потому-то мужик и привык ложиться, как потемнеет, чтоб с первым лучом идти на работу, а барин, который стал умнее себя, в эту пору зевает и зря только жгет керосин...
Из этой барской зевоты родилась наука, скука ума, камень над гробом незрячей души; плавает в этой науке человеческий разум, как слепой котенок в ведре...