В. Б.: И все-таки я повторюсь, Сергей Юрьевич. Чтобы переломить нынешнюю ситуацию в России и выполнить любую мало-мальски приемлемую для народа обоснованную программу действий, нам нужен сильный и уверенный, обладающий немалым мужеством лидер? Кто-то должен сдвинуть наш корабль с места.
С. Г.: Сильный лидер, конечно, нужен. Но для того, чтобы он появился, необходимо всем взять на себя труд, во-первых, проанализировать, какие политические силы этот лидер представляет, какие интересы он отстаивает. Каким людям можно доверять, каким – нет. Во-вторых, не голосовать за тех, кого навязывают нам ангажированные СМИ. Научиться голосовать прежде всего за свои собственные интересы. Тогда у нас и появится народный лидер.
В. Б.: А вы, Сергей Юрьевич, считаете себя сильным лидером?
С. Г.: Я об этом, честно говоря, не задумывался. Я стараюсь делать то, что могу.
В. Б.: А как вообще вы дошли до жизни такой? Перспективный, молодой, талантливый, член команды молодых реформаторов. Вот и шагали бы в ногу с Чубайсом и Гайдаром и о себе не забывали бы. Вы могли позволить себе всё. Что затащило вас в патриотику? Я ведь искренне верю вам. Таким, как вы. Зачем человеку терять почти всё и идти вниз к каким-то нищим, полуоборванным людям? Значит, либо это был голос крови, чувство принадлежности к своему народу, или же ваш экономический расчет доказал вам всю провальность и преступность ельцинских реформ. И вы последовали логике расчета. Или же оказались внутренне чужим в той команде реформаторов. Я ведь тоже когда-то мог оказаться в либеральном лагере литераторов. И друзья там были, и идеи какие-то авангардные были мне не чужды. Но я почувствовал всю чужеродность того направления, лагеря, движения для всей своей жизни и без колебаний порвал с литературным либерализмом. Что произошло с вами?
С. Г.: Я всегда был патриотом России. У меня и родители были патриотами России.
В. Б.: Сегодня все называют себя патриотами — и Чубайс, и Гайдар…
С. Г.: Ну, эти-то вряд ли называют себя патриотами, у них язык отсохнет от таких слов. Что касается моей истории, она определяется, в первую очередь, тем, что меня так воспитывали родители. В духе преданности интересам страны, интересам общества. И я всегда чувствовал на себе ответственность за все то, что у нас происходит.
В. Б.: Вы – православный человек?
С. Г.: Да, конечно. Более того, я сопредседатель Союза православных граждан России. Но вернемся к нашей патриотике. Во-вторых, я являюсь ученым. Это моя главная сфера деятельности. Я до сих пор серьезно занимаюсь экономической наукой. Работаю в системе Российской академии наук. Как ученый-экономист, я прекрасно понимаю, что у нас происходит, какие закономерности можно и нужно было использовать для развития страны. Предлагая соответствующие механизмы практического внедрения в жизнь, я, естественно, беру на себя ответственность за их реализацию. А поскольку нынешняя власть далека не только от народа, она бесконечно далека и от науки, мне она оказалась чужда. Обратите внимание, что среди министров путинского правительства практически нет профессионалов. Нет людей со специальным образованием и опытом работы. Власти реальная наука не нужна. Для того чтобы реализовать свои предложения, я и мои коллеги по экономике должны сами брать ответственность за их продвижение в жизнь. Так я оказался в активной публичной политике на стороне патриотической оппозиции.
В. Б.: Что интереснее для вас — быть ученым, разрабатывать свои проекты в тиши кабинетов или же быть публичным политиком?
С. Г.: Ученым быть не только интересней, но и гораздо комфортнее. Но когда твои знания власти не нужны, возникает обязанность самому браться за их воплощение.
Станислав Золотцев • Еще звенят словенские ключи (к 1100-летию Пскова) (Наш современник N7 2003)
Пскову — 1100 лет
Станислав ЗОЛОТЦЕВ
ЕЩЕ ЗВЕНЯТ СЛОВЕНСКИЕ КЛЮЧИ
* * *
“…И стало вдруг видно далеко во все концы света...”. Не знаю, где именно автору “Мертвых душ” пришли в голову эти слова — словно бы выдохнутые сердцем, а не пером написанные. Я же с детства сильней всего ощущаю то, что ими выражено, когда всхожу на стены Изборской крепости... Мне доводилось бывать на памирских вершинах, всходил я пусть и не на самые высокие, но все же могучие гималайские кручи, не говоря уже о том, что сотни раз видел мир с высоты и сквозь иллюминаторы самолетов, и под куполом парашюта, но — это все не то. Здесь, в двадцати верстах от Пскова — иная высота... Поднялся по холму, называемому Жеравьей горой, начиненному девонским плитняком, прошел мимо громадного каменного креста, по преданию, поставленного над прахом Рюрикова брата Трувора, который и основал эту твердыню; по плитяным уступам всхожу на “чело” крепости, потом еще выше, карабкаюсь на башню, круглую, мощную, без всяких орнаментальных завитков и украшений. Огляделся, отдышался, и...
“...И стало вдруг видно далеко во все концы света...”. На все четыре стороны — здесь такая ширь и высь, что становится зримым даже незримое. Не только сама земля, вересковая и сосновая, открывается взору, но — и века, и тысячелетия. Еще дороссийские, даже дорусские, но уже славянские. С л о в е н с к и е. Еще дохристианские, но уже пронизанные земным и вышним светом Правой Славы... Раскопки на месте погоста Мала показали, что словенскому капищу — более двух тысяч лет (то есть место, где стоит древнейший псковский храм, было для славян священным еще до нашей эры).
Изборск — он в древности звался Извореск. Извор — ключ, родник, источник на языке наших предков. Под Жеравьей горой (журавлиной? или зовущейся так из-за обилия клюквы, которую тут кличут журавлихой?) бьют Словенские — именно Словенские! — ключи. Двенадцать волшебных, целебных струй летят из плитняковых толщ. Каждый ключ — от какого-либо недуга, не только телесного, но и духовного… Рерих, родившийся под Питером в имении Узвары, был заворожен звучанием этого слова — извор, извар, узвар, — узнав корень имени Изборска-Извореска. И еще более был потрясен позже — когда в гималайских предгорьях услышал, что этим же словом — извара — нарек духовные и земные родники санскрит… Не только ширь, не только высь — глубь многотысячелетней единой красоты земной открывается над Словенскими ключами, над ключами Слова, над блещущим вдали озером Чудь, над отчим краем моим!
И стало вдруг видно далеко во все концы света... И на все четыре стороны света хочется поклониться. И на той земле, и в той стране, где сегодня горько жить, тяжко засыпать и порой страшно просыпаться, не вымрет душа, пока она слышит и ведает: еще звенят Словенские ключи...
* * *
Такие понятия, как “дух города”, видимо, не могут быть постоянными величинами: я имею в виду натуру жителей какого-либо древнего поселения. Такого, как мой Псков, с многовековой судьбой. В движении столетий меняется и эта натура, иным становится дух города. Что, разумеется, неизбежно и даже закономерно: не будем же мы сравнивать жителей нынешней столицы Италии с гражданами этого же города времен Цезаря или Августа. Иное дело, что, как правило, не к лучшему происходят перемены в понятии “дух города”... Известно: Плесков наш в начале тысячелетия и в средневековье выдержал тридцать(!) штурмов и осад — и ни под одним из этих натисков не сдался. (В отличие от большинства своих градов-сверстников, от того же, к примеру, “старшего брата” нашего, Великого Новгорода, который, обладая крепостью не менее мощной, чем псковская, и при всей своей гордыне, не раз отворял врата недругам.) И даже утратив свою вольность, попав в начале XVI века под власть Москвы (правда, порой мои земляки, костеря указы и директивы из столицы, в сердцах восклицают: “И на кой... ляд мы эту Москву к себе присоединили?!”), город выстоял еще перед несколькими лютыми агрессиями, самой страшной и кровопролитной из которых было польско-литовское нашествие под началом Стефана Батория — девять месяцев полной блокады. Причем псковичи выстояли сами, своим ополчением, без державной подмоги. Ибо понимали: сдай они город — ключ к Руси, — вся ее история будет написана иначе...