Кстати, помимо темы и прочего у работы есть еще одно скользкое место — mom факт, что она как бы не существует без работ Бахтина — ты все связал с его идеями. Это как бы вариации на тему Бахтина. Само по себе это не обязательно означает недостаток. Но изданию это будет мешать.
Теперь ты видишь, как трудно мне дать тебе совет, о котором ты просишь, — продолжать работу или нет. Есть большие основания предполагать, что работа останется у тебя в столе. Даже если когда-нибудь положение изменится, боюсь, что тебе тогда уже не будет интересно её печатать.
Но работать в том же духе и стиле я тебе, безусловно, советую. Очень советую обратиться к русской философии — в первую очередь к Фёдорову, которого ты цитируешь сейчас — это печально — по комментариям к письмам Достоевского. Поскольку ты сидишь в “серьезном” кабинете (тогда я был лаборантом кафедры научного коммунизма КСХИ. — В. П. ), ты вполне можешь выписать Федорова и книги о нём по межбиблиотечному абонементу. Кстати, возьми “Лит. наследство”. Т. 70 (переписка Горького) и по алфавит. указателю найди упоминание о Фёдорове. Если тебе нужны к.-л. справки, напиши мне. Ты сейчас вполне готов к тому, чтобы серьезно разобраться в идеях этого поразительного мыслителя — для сегодняшнего дня гораздо более интересного, чем Ницше.
Буду рад, если выберешься в Москву, но лучше в июле, т. к. в августе я, возможно, уеду недели на две в ГДР. Остальное время я летом буду жить под Москвой по адресу: Киевская ж. д., ст. Переделкино. Городок писателей. Ул. Лермонтова, д. 7. Приезжай. Найти там нетрудно. Пиши обязательно. Жму руку, твой В.
С 1969 года, со времени дискуссии о славянофильстве в журнале “Вопросы литературы”, в которой принял участие и Кожинов, написав блестящую статью, которую Бахтин в личной беседе со мной назвал лучшей на эту тему, я начал под его духовным руководством писать кандидатскую диссертацию по философии “Учение ранних славянофилов”. Осознанием значимости этого учения для русской культуры и жизни я обязан именно Кожинову, хотя решил эту проблему по-своему, по-славянофильски, ибо они еще в сборнике 1845 года сказали: “...Уроки учителя тогда только достигают своего назначения, когда пробудят в ученике его собственные силы и он сумеет основать на них свою самостоятельную жизнь и сознательное мышление”. Вадим не хотел, чтобы я писал диссертацию именно на эту — главную — тему, понимая сложность её защиты. Даже дал мне другую тему: “Русская эстетика 40-х годов XIX века и наследие немецкой классической философии”, написал план диссертации, указал основную литературу. Так что я утвердил в аспирантуре по философии КубГУ тему: “Учение ранних славянофилов” вопреки его совету, но потом он это очень высоко оценил — понял, что меня интересует идея, а не защита как таковая. Парадоксально, что он сам так и ушел из жизни — кандидатом наук, как, впрочем, и М. Бахтин. Мне он говорил: “Когда произносят имя — Чайковский, не спрашивают, какие у него официальные звания”, но не скрывая горечи (ведь он не мог быть оппонентом докторских диссертаций своих учеников, да и за лекции получал гораздо меньше своих коллег).
Еще в 1971 г. (цит. по своему дневнику) он сказал мне: “Сейчас начинается кампания против славянофилов, но это будет недолго. Защите это не помешает, публикации — да. Если волна докатится до Краснодара, тебе будет трудно”. И как в воду глядел. Но случилось даже более страшное.
15 февраля 1972 года Кожинов написал официальный отзыв об одной моей статье о славянофильстве (о другой написал доктор философских наук А. А. Галактионов, у которого в ЛГУ на кафедре истории русской философии я должен был защищаться):
О работе В. П. Попова
“Раннее славянофильство как эстетический феномен”
Наследие славянофилов в последние годы привлекло самое широкое, активное внимание наших историков, философов, литературоведов. Это объясняется как зрелостью нашей теоретико-исторической мысли, ставящей перед собой задачу изучить все сложные пути и перепутья в развитии общественного сознания в России, так и несомненной актуальностью тех проблем, которые стояли в центре внимания ранних славянофилов, и прежде всего проблемы национальной культуры в ее соотношении с культурой общечеловеческой.
Работа В. П. Попова входит в круг многочисленных работ о ранних славянофилах, появившихся в последнее время, и, более того, принадлежит, на мой взгляд, к лучшим из этих работ.
Во-первых, она основана на исчерпывающем знании материала (автор привлек даже архивные источники) и литературы вопроса, чего нельзя, к сожалению, сказать про многие статьи о славянофильстве, базирующиеся на поверхностном знакомстве с отдельными — и даже не всегда центральными — произведениями ранних славянофилов.
Во-вторых — и это еще более существенно, — В. П. Попов последовательно стремится к строго объективному анализу и оценке наследия славянофилов. Это нельзя не отметить потому, что: целый ряд новейших работ очевидно грешит модернизацией славянофильства и прагматической экстраполяцией его идей в русло сегодняшних теоретических споров (работы этого толка вызвали у нас законную критику).
В. П. Попов последовательно рассматривает концепции славянофилов не на основе того, как они сами “думали о себе”,, а на основе соотношения их мысли с общественным бытием. Это ярко выразилось, в частности, в рассуждении о том, что для истинного понимания творчества Гоголя славянофилам пришлось бы “объяснить себе самих себя и свое учение” (cmp. 5). А это им “было не под силу” (там же).
Исходя из этого, я с полной убежденностью и даже с удовольствием рекомендую работу В. П. Попова к печати.
Зав. группой по изучению стиля,
старший научный сотрудник
Института мировой литературы АН СССР
В. В. Кожинов
А уже 15 ноября этого же года появилась статья зав. отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС и будущего “архитектора перестройки” А. Н. Яковлева “Против антиисторизма”, которая обрушила на возрождение русского национального сознания, на славянофильство и почвенничество (учение Достоевского) и современных идеологов русской идеи, как их называли, “неославянофилов”, в том числе и на самого Кожинова, всю силу официальной, “интернационалистической” партийной русофобии. Задержало это и мою защиту, а главное, переориентировало её. После этого страшного идеологического удара (нет худа без добра) я вернулся на стезя свои — написал другую диссертацию — уже по истории русской литературы: “Учение ранних славянофилов и творчество Ф. М. Достоевского”, которую защитил в 1979 году в Ленинградском педагогическом институте им. А. И. Герцена. Вадим Валерианович Кожинов еще в 1977 году на защите диссертации Ю. Селезнева познакомил меня с тогдашним завкафедрой литературы этого института (ныне он директор ИРЛИ РАН) Н. Н. Скатовым, но сам не смог стать моим оппонентом (“я как оппонент могу тебе помешать”) и порекомендовал обратиться к Г. М. Фридлендеру, который и стал моим первым оппонентом.
В 1999 году Кожинов сказал в одном интервью: “Я не принадлежу ни к какому направлению... это видно из моих книг — я не славянофил. Не могу сказать, что я русофил”. Это так, во многих своих последних книгах он это подтвердил. Но это совсем не значит, что Кожинов отказался от славянофильства или “предал” его. В нем, по выражению И. Шафаревича, навсегда остался “дух славянофилов”. Он, на мой взгляд, отрицал свое славянофильство в последние годы потому, что многие проходимцы стали называть себя русофилами, создавать “совершенно искусственные поделки “а-ла рюс”, а главное, он отказывался от “общей”, “ходячей” тенденции славянофильства, хотел выйти за пределы этого учения, ибо вошел в русло самой великой русской литературы, которая сформировалась как результат спора западников и славянофилов и оказалась “заведомо шире и глубже самих этих тенденций”, как он сам сказал о “подлинно значительных писателях и мыслителях”, так или иначе принадлежавших к западничеству или славянофильству. В этом смысле он ближе всего к Достоевскому — почвеннику, который “выдумал” примирить западников и славянофилов. Но ведь при этом тот же Достоевский говорил: “Я во многом убеждений чисто славянофильских”. Кожинов такого уточнения не делал, больше того, даже отрицал славянофильство самого Достоевского, но я убежден, что он мог повторить эти слова великого писателя. Но он чаще называл себя евразийцем.