Наши беды — и личные, и национальные — в том, что мы слишком часто сдаемся соблазнам сойти, соступить с этой высшей дороги, оставить свой собственный путь — и вприпрыжку бежать по чужому. Ну, конечно: под горку-то легче, чем в гору! Удариться в революцию легче, чем прожить жизнь трудящимся, честным, страдающим человеком; кинуться, как мы сейчас кинулись, по истоптанному и безотрадному западному пути кажется легче, чем строить свою суверенную, трудную жизнь. Нам как раз не хватает чеховского “самостояния”, верности собственной русской дороге, ведущей чрез тернии — к Богу.
Святость есть идеал; это не состояние — это путь, по которому надо идти. И Чехов, наш русский святой человек и писатель, который и сам-то всю жизнь находился в пути сотворения себя самого, есть для нас не кумир, не застывшая маска, которой мы будем курить фимиам в дни его юбилеев или поминок; нет, Чехов есть как бы маяк, указующий русский — и всечеловеческий! — путь. Этот путь очень труден и долог — вернее сказать, бесконечен, — но, имея перед собой живой пример Чехова, мы теперь точно знаем, что этот путь проходим.
Вот только достанет ли сил, хватит ли воли и мужества двинуться этим труднейшим и высшим путем: дорогой строительства и укрепления собственных душ, дорогой, ведущей, в конечном-то счете, к Тому, Чьи мы все неразумные и непослушные дети?
[1] 3 См. рассуждения М. Громова об архетипах чеховской “Степи” (“Чехов”, серия УКЗЛ. М.,1993).
[2] 4 Агония (греч.) — борьба с собой.
Сергей ХАРЛАМОВ • Вспоминая Владимира Солоухина (Наш современник N7 2004)
Сергей ХАРЛАМОВ
ВСПОМИНАЯ
ВЛАДИМИРА СОЛОУХИНА
Печальная весть
Утром 5 апреля мне позвонил мой давний товарищ художник Алексей Артемьев и сказал, что умер Владимир Алексеевич Солоухин. И добавил, что отпевание писателя будет, по всей вероятности, после Благовещенья, то есть во вторник, 8 апреля. Известие это сильно поразило и огорчило меня, сердце никак не хотело принимать такую утрату и смириться с тем, что его больше нет...
Если Леонид Леонов, которого отпевали в храме Большое Вознесение 11 августа 1994 года, был последним живым представителем русской литературы, пришедшим к нам из XIX века и закрывшим собой ее заключительную страницу, то этот писатель был уже нашим современником. Все, чeго касалось его перо, было близко нам, хорошо понятно и созвучно нашему движению души в ее сердечных проявлениях. Это было то кровное и родное, о чем болело сердце писателя и всех нас, тех, кто глубоко, насколько Бог дал, любит свою отчизну и живет жизнью своего народа, разделяя с ним его радости, каковых не так уж много, и тяжкие, многолетние, затянувшиеся горести.
Еще мой товарищ добавил, что хоронить его будут в Алепино, на его родине, в селе, в котором он родился и вырос и где провел лучшие детские и юношеские годы своей жизни, о чем часто вспоминал в своих рассказах и повестях и куда часто любил наведываться. Там похоронены его родные и близкие, в том числе и мать, Степанида Ивановна, о смерти которой он писал, а рукопись его повести “Похороны Степаниды Ивановны” ходила по рукам в свое время и издана была всего лишь несколько лет назад, в 1989 году, в сборнике “Смех за левым плечом”.
Неизданные рукописи
Мы знали понаслышке, что есть у него неизданные рукописи, но читали их немногие из знакомых, и однажды я спросил у него: Владимир Алексеевич, нельзя ли почитать эти ваши повести, о которых я наслышан от моих друзей, которые имели счастье их прочесть и с восторгом отзывались о них, подробно рассказывая их содержание? Солоухин охотно мне их дал, наказав при этом, на всякий случай, чтобы никому читать не давал и прочитал только сам, то есть один. В это время, зимой 1988 года, я был руководителем группы российских художников-графиков в Доме творчества “Челюскинская”, и, как бы согласившись с писателем внешне, тем не менее хотел художникам-единомышленникам, собранным со всех концов нашей необъятной тогда еще России, сделать подарок — дать им почитать, поделиться радостью, зная, что всё это будет им интересно. Но самостоятельно я такого решения принять не мог, не посоветовавшись с кем-нибудь из друзей Владимира Алексеевича, к примеру с семьей Чавчавадзе, близкими писателю людьми. Его жена Лена, которой я поведал свои сомнения и пожелания, сразу же решительно сказала: конечно, давай читать, и всё тут, не стесняясь, что он всё прячет эти вещи в стол и боится. Написано-то для всех нас, особенно для тех, кто по-настоящему любит и ценит его творчество и его слово.