Неизвестно почему, процитировав материнское пророчество, Ариадна Сергеевна Эфрон, умнейшая Ариадна Сергеевна, будто и не задумалась над очевидным и страшным, что некогда запечатлела рука матери-поэта. А очевидное и страшное стало неким мистическим ключом, открывающим двери в прошлое.
* * *
Бывает так, что, казалось бы, самое запутанное и безнадежное дело начинает открываться в сроки, данные на то Провидением. Вроде и свидетельства все налицо, и посмертные записки на листе — не расхищены, вроде уже все и смирились, то есть поверили в случившееся давным-давно, пережили и сами сошли с этим в могилу, а ниточка из запутанного клубка все тянется и тянется. Ведь знаки-то сомнений, поводы к ним по крайней мере давала сама Цветаева.
У религиозного философа, профессора права И. А. Ильина был такой термин — протоколы допроса, о которых блестящий ученый старой русской школы написал: что бы в них ни стояло и кто бы под чем бы ни подписался в них — суть документы не права и не правды, а живые памятники мучительства и мученичества.
Итак, посмотрим на посмертные записки Цветаевой не как на свидетельство добровольного ухода из жизни, а как на письменные памятники мученичества... Почто умучена?
Среди прочих причин можно назвать и чувство собственного достоинства, которое у каждого человека — свое, не приравненное ни к чьему другому; и истинную, старорежимную интеллигентность; и то, что С. Я. Эфрон — муж Цветаевой, бывший белогвардеец, оказался горе-разведчиком: нужны ли НКВД свидетели их неудач на Западе и свидетели ТЕХ свидетелей? К тому же сама Цветаева по-прежнему оставалась неисправимой музой Белого воинства и его брани, поэтом Белой Мечты.
Утверждая ее самоубийство, пригвождая ее именно к этой позорной для православного христианина участи, “демонические” люди будто бы объявляли ей посмертный приговор: что вы хотите — поэт... Почему так легко убедили в России, да и в мире, всех не-пишущих, всех не-поэтов, не-писателей, что эта “каста” более подвержена неврозам, другим эмоциональным срывам, следствием которых является либо — “ранняя смерть”, либо — самоубийство? Но как долго прожили в эмиграции русские писатели Иван Бунин, Борис Зайцев, Иван Шмелев; каким долголетием отмечена жизнь писательниц Нины Берберовой, Аллы Головиной, княгини Зинаиды Шаховской!..
Был ли добровольно подписан цветаевский протокол допроса, нам пока неизвестно. Живых свидетелей тому нет. Но версии насильственной смерти Блока, умиравшего неизвестно от чего в страшных муках, Есенина, повешенного в питерском “Англетере”, Маяковского, якобы застрелившегося, уже просачиваются и леденят откровенностью.
“Мурлыга! (так, по-домашнему, называла Цветаева сына Георгия. — Л. С. ) Прости меня, но дальше было бы хуже, — пишет в письме перед “самоубийством” М. Цветаева. — Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик”.
Сумасшествие? Но сумасшедшие не пишут таких писем. Настораживает другое. “Плен”, “тупик” — о чем это она? Когда ЭТО началось — не призывание смерти, а боязнь жизни?
* * *
С. Я. Эфрон, муж Цветаевой, прошел не только дорогами “добровольчества” на юге России и турецкого полуострова Галлиполи, но и дорогами “ученичества” — студенчества русского, для которого возможность получить образование открывалась в институтах и университетах Праги, довольно радушно принявших русских беженцев — военных и гражданских.
С 1925 года семья Эфрона живет в Париже, большей частью в его пригородах, где жизнь оказалась несколько дешевле. Уже во второй половине 1926 года Сергей Яковлевич — в рядах “евразийцев”, среди которых недолгое время подвизался и будущий протоиерей Георгий Флоровский, был видной фигурой литературный критик князь Святополк-Мирский, признанный лидер “Евразийства” П. Н. Савицкий, многие из тех, кто, вернувшись на Родину, были расстреляны или сосланы в дальневосточные лагеря.
“Евразийство” представляло собой общественно-политическое движение. По представлению его апологетов, географическое пространство между Карпатами и Тихим океаном — Евразия — имеет свой собственный путь развития. Не учтя духовных причин, послуживших уникальному становлению исторической России, “евразийцы” бесперспективно искали объединяющие факторы государственности, народности, пытались разгадать судьбу Отечества в отвлеченных этнокультурных и географических началах.
Пережив яркий расцвет, к 1930 году “евразийское” движение разделилось на “правых” и “левых”. Последние явно сочувственно относились к советской власти, к тому, что происходило в СССР. Именно “левые евразийцы” приняли активное участие в создании просоветского “Союза за возвращение на Родину”. Среди них был и С. Я. Эфрон, пошедший на сотрудничество с иностранным отделом НКВД СССР в Париже.
Исследователь жизни и творчества Цветаевой И. В. Кудрова в книге “После России” сообщает о том, что во Франции Эфрон использовался как групповод и наводчик-вербовщик, вступивший, по заданию советской разведки, в масонскую ложу “Гамаюн”; был одним из тех, кто работал на разложение “Русского Общевоинского Союза” (РОВС), созданного генерал-лейтенантом П. Н. Врангелем в Сербии, и чья штаб-квартира теперь находилась в Париже.
После “ликвидации” в Лозанне в сентябре 1937 года невозвращенца Игнасия Рейсса (Л. Порецкого) — в прошлом видного советского чекиста — были арестованы косвенные участники этой акции, напрямую связанные с “Союзом возвращения на Родину”. Вскоре, через несколько недель, французскую столицу облетела весть об исчезновении генерала Миллера, возглавлявшего в то время РОВС. Другой председатель этой русской военной организации — генерал А. П. Кутепов пропал без вести еще в 1930 году. С. Я. Эфрон был вынужден тайно бежать из Франции в СССР только потому, что факты его участия в подготовке лозаннского убийства получили широкую огласку и во французской, и в эмигрантской прессе. Им заинтересовалась “Сюрте Насьональ”, — но на допрос туда все-таки была вызвана Цветаева.
Когда настал и ее черед покинуть Францию, она, растерянная, но смирившаяся, написала стихии:
Мне Францией — нету
Щедрее страны! —
На долгую память
Два перла даны.
Они на ресницах
Недвижно стоят.
Дано мне отплытье
Марии Стюарт.
“Отплытье Марии Стюарт” — отплытье на смерть. Шотландская королева, автор талантливых стихотворений, умнейшая и образованнейшая женщина своего времени, прибывшая в Англию из Франции, была обезглавлена по указу Елизаветы Английской. Но это — так, к слову об исторических параллелях, которые Цветаева умела замечать и использовать со значением.
Уезжать же в Россию, по мнению ее парижских друзей и знакомых, она не хотела. Какой-то тайный страх необоримо терзал ее: ехала ведь не по собственной воле, безрадостно, как и жила последние годы с сыном под наблюдением и опекой советского полпредства.
...Призрак крюка, на котором она будет повешена, преследовал ее давно. Это не была навязчивая идея одержимого, душевнобольного человека: Цветаева видела его воочию. Она, так часто переселявшаяся в своих произведениях с этого света на тот, чувствовавшая, как подступает к ней новая земля — воздух, как сама она отрывается от привычной — земной черты оседлости, становится духом и проходит через смерть, которая, в ее представлении, всего лишь курс воздухоплаванья, была награждена даром ясновидения, приоткрывавшим ей будущее.