Тут мимо проезжал помещик. Он полюбопытствовал, чем это заняты мужички у проруби. “А францюзя топим, батюшка”, — спокойно отвечали те. На призывы Леженя спасти его помещик бессердечно отвечал: “С двунадесятью язык на Россию шел, Москву сжег, окаянный, крест с Ивана Великого стащил, а теперь — мусье, мусье! А теперь и хвост поджал! Поделом вору и мука... Пошел, Филька-а!” И быть бы Лежёню утоплену, если б помещик вдруг не вспомнил, что ему нужен учитель музыки для детишек. Спросив у француза, умеет ли тот музицировать, он получает уверения, что да, умеет, берет его с собой, но дома оказывается, что барабанщик Лежень и по фортепьянам умеет лишь барабанить без толку.
“— Жуэ же, жуэ же! — повторял помещик. (То есть “играй же, играй же!”)
С отчаянием ударил бедняк по клавишам, словно по барабану заиграл, как попало... “Я так и думал, — рассказывал он потом, — что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому”. Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. “Хорошо, хорошо, — промолвил он, — вижу, что знаешь; поди теперь отдохни”.
Европеец, увидев обман, в таком случае что бы сделал? Прогнал бы и впрямь обманщика в три шеи, а там его бы вновь поймали да и утопили бы во второй раз непременно. Но русский человек, однажды дав спасение, назад его не берет. Лежень приживается и живет себе дальше в России припеваючи, женится, поступает на службу, выходит в дворяне. Потрясающе!..
И совсем на иную ступень возвышает русского человека Тургенев в рассказе “Чертопханов и Недопюскин”. Казалось, вновь ирония, в очередной раз нам предлагается то добродушно, а то едко посмеяться над нашей же, нелепой, но милой природой характера. Весьма небогатый помещик Чертопханов и его приживала, совсем никчемный и неимущий помещичек Недопюскин. И тот и другой описаны в самых комичных чертах. Да и фамильички — одна другой похлеще. Первый — то ли черта пихает, то ли черт его пихает. Во всяком случае, и то и другое угадывается в характере — можно сказать, это подобие Ноздрева, но только в своем, совершенно особенном роде. “Его побаивались, потому что горячка он был страшная и со второго слова предлагал резаться на ножах”. “Неслыханно дерзко обращался со всеми, даже с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин. Раз чуть-чуть не застрелил станового, вошедшего к нему в комнату с картузом на голове. “И при всем том душа в нем была добрая, даже великая по-своему: несправедливости, притеснения он вчуже не выносил: за мужиков своих стоял горой. “Как? — говорил он, неистово стуча по собственной голове, — моих трогать, моих? Да не будь я Чертопханов...”
Недопюскин — совсем жалок. “Пюс” (puce) — по-французски “блоха”. Пюска. Но он даже не блоха, он — недоблоха, недопюска. Хотя, в то же время, звучит в фамилии и что-то милое, ведь недопесок — молодой песец, забавный и пушистый зверек.
Оказавшись у них в гостях, рассказчик постепенно узнает их историю. Жизнь и того и другого. И мы уже видим хоть и потешных, хоть и нелепых, но уже — людей. И вот дело доходит до рассказа о том, как Недопюскин поселился у Чертопханова. До этого он бывал шутом то у одного, то у другого помещика. И один из благодетелей, умирая, взял да и приписал ради смеха в завещании: “А Зёзе (Тихону тож) Недопюскину предоставляю в вечное и потомственное владение благоприобретенную мною деревню Бесселендеевку”. (Даже в названии — насмешка: деревня без селендея, то есть без своего чудака, шута и егозы.)
Собравшиеся родственники по достоинству оценили шутку: “Хохот собранья превратился в густой и слитый рев. Деревня Бесселендеевка состояла всего из двадцати двух душ крестьян; никто о ней не сожалел сильно, так почему же, при случае, не потешиться?” Но нашелся один наследник, Ростислав Адамович Штоппель, которому и Бесселендеевку жаль стало отдавать какому-то никчемному Недопюскину. И Штоппель начал унижать его своими издевательскими и высокомерными насмешками, тем самым давая понять собравшимся, что не видать тому Бесселендеевки. Внезапно за Недопюскина вступается Чертопханов, тоже оказавшийся одним из наследников.