Помните, Есенин признавался Ширяевцу: “Живу, дорогой, — не живу, а маюсь, только и думаешь о проклятом рубле. Пишу очень мало. С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то все исподлобья, словно съесть хочет”. А как жил Клюев в Вытегре? Он писал Есенину, что ест хлеб с мякиной, запивая пустым кипятком и моля Бога о непостыдной смерти.
Утешаться ли тем, что так было и раньше? Смириться с происходящим сегодня и делать вид, что сочинители Костромской области не бедствуют, не пишут писем — отчаянных признаний? Униженные бытом (голодом, холодом), надругательским чиновным равнодушием, беззаконием шлют сигналы бедствия из Вохмы, Шарьи, Галича, Чухломы и других мест. Поэтому обращаюсь к давним и нынешним письмам-откровениям из галичской деревни Костомы, точнее — с хутора из-под горы, где одиноко и безвыездно проживает поэт Сергей Потехин. Бывал там у него — знаю житейскую долю, причины бобыльского прозябанья, по которым один его давний сборник мы назвали “Молодой бобыль” (“Литературная Кострома”, 1993 г.).
Приехал к нему по осени. С огородных грядок все прибрано, только стебли топинамбура топорщатся и дразнят желтыми цветами серое низкое небо. Под сосенками маслята проглянули — тут у хозяина грибной питомник. Два зайчонка-листопадничка затаились в мягкой отаве. Белка устрашающе пофыркивала, сверху бросала сучочки в нарушителей спокойствия. Сергей показывал землянку с “буржуйкой” из бочки — здесь в морозы он спасает картошку и овощи, сам под низким потолком на лежанке ночует, тут и стихи на память записывает. Должно быть, здесь же перевоплощается он то в василек, то в зяблика, то в ершика подо льдом, то в какого-нибудь зверя. Иногда спросонья вскрикивает: “Я не бледный цветок подземелья!” Сам с собой не находит сладу, а “несуразного такого кто полюбит, кто поймет”. Иронично оценивая свой образ жизни, расставляет все по местам в мировом порядке... Безжалостен к себе и добр к другим. Сколько скульптур своих глиняных раздарил, клубнику не только бидончиками от него носили. Единственный в своем роде талантливый абориген не прост: душа нараспашку, очевидная незащищенность при уверенности в предназначении:
Но я не винтик и не гвоздь,
Пусть выгляжу комически.
Я — на земле нежданный гость.
Я — диверсант космический.
Иногда мы зовем Сергея в Кострому, а он отвечает: “Мне хотя б на штаны заплату. Мне хотя бы карман зашить”. И сарказно признается: “По иронии судьбы я на данный момент оказался невыездной, проживаю не у дел — в колхозе нет вакансий, даже на должность скотника конкурс, предпочтение отдают владеющим техникой, идет борьба до драки скрытой и открытой, конкурсантов много, больше чем в театральный институт. Давно уже я был испытан на должности скотника, а ничего иного и делать не умею. Выручает подножный корм: целебная травка, рыбешка, картошка. И люди добрые иногда помогают... Вышла в галичской типографии книжонка моя с нелепым названием от составителей “Слеза на песке”, а лучше бы окрестить — “Мякина на ветерке”. Отобрали туда стихи почему-то старые и слабые, хотя в достатке было свежих”.
Вот так и получилось: вышла книжонка — радости никакой, корысти тоже, безгонорарные издаются сборники. Живи как знаешь, стихотворец, никому до тебя и дела нет в Отчизне. Случается иногда подмога бедствующих братьев-писателей. Прислали мы ему от “Литературной Костромы” мизерный гонорар с тремя нолями, которые нынче надо вычеркивать. Откликнулся с восторгом: “Подлетели кверху гирьки на тарелочке с нуждой. Накуплю лапши да кильки, побегу, как молодой. Отскребли на сердце кошки, не успел я духом пасть. Разноцветные сапожки на одну сменяю масть...”
А вслед за такими признаниями на волне “заниженного бытовизма” прорвались и настоящие стихи. Сложилась еще одна книга стихотворений, отсеянных редакторскими требованиями из половы, наметенной отчаянными обстоятельствами.
Не чувствуя подвоха,
Скольжу спиной вперед.
Какая там эпоха
За поворотом ждет.
Эти печальные песенки за тех, которым не дано изведать мир всецело, роднятся с истоками от Плещеева, Кольцова, Некрасова, Есенина. Однако находятся основания для упреков. Журналистка из “Комсомольской правды”, проведав “смешного соловья” в деревне Костоме, спросила, зачем он пишет стихи. Считающий себя колхозным анекдотом простенько ответил: “Люди просят...” Понимая собеседницу, он мог бы предложить ей несколько оправдательных стихов с отчетливой направленностью.