Во-вторых, даже в этих обстоятельствах их действия нельзя назвать неэффективными. О н и п р и н я л и б о й. Кстати, в отличие от ООН и великих держав, которые отказались созвать экстренное заседание Генеральной ассамблеи. В условиях однополярного мира и американского диктата трудно переоценить сам факт о т к р ы т о г о п р о т е с т а. Тем более, если протестуют миллионы.
А теперь самое главное. Не предотвратив войну, протестующие не допустили самого худшего — сползания мира к диктатуре, превращения его в очередной “скотский хутор”, где заправлять будут люди типа Вулфовица.
Конечно, до победных реляций далеко. Антивоенное движение объединило — на мгновение! — множество различных политических сил. Но не нашло н и о д- н о й, которая бы смогла представлять его интересы в б о л ь ш о й п о л и- т и к е. Сказалась и з м е н а партий системы, о чем я писал в первой главе. Большинство англичан не одобряло агрессии, а обе ведущие партии — лейбористы и консерваторы — ее поддерживали. Популярный английский писатель Джон Ле Карре назвал это “трагедией Британии”.
Но и здесь сопротивление общества привело к определенным сдвигам. Прошедшие в мае местные выборы в Великобритании ознаменовались “забоем” лейбористских кандидатов. Однако и консерваторы не слишком увеличили свое представительство. Зато рекордное количество голосов (30 процентов) получила либерально-демократическая партия. Извечный аутсайдер парламентских гонок в глазах разочарованных избирателей предстал в качестве искомой “третьей силы”. Скромного успеха добилась и внесистемная Британская национальная партия, о которой я упоминал в первой главе*.
До сих пор мы говорили о к р и з и с е гражданского общества. Многомиллионные демонстрации в Европе и Соединенных Штатах показали: у гражданских прав и свобод есть немало защитников. И пока они готовы отстаивать их, выходя под резиновые пули, гранаты со слезоточивым газом и сбивающие с ног струи водометов, свобода не превратится в юридическую абстракцию, а живая человеческая солидарность не умалится до декларативной толерантности.
Должен признать, протестный потенциал, продемонстрированный Западом весной 2003 года, заставил меня скорректировать отношение к гражданскому обществу. Если в первой главе “Симулякра” я писал о нем не иначе, как с иронией, то теперь мужество его защитников заставило меня с уважением взглянуть на само явление.
Особенно на фоне мертвого (повторю это вновь!) молчания России. Нельзя же считать народным протестом заорганизованную “антивоенную” демонстрацию в Москве. Запоздалую (9 апреля!), робкую и до того почтительную к кремлевскому начальству, что ее, скорее, следует назвать пропутинской, нежели антиамериканской.
Ах, как хотелось бы противопоставить энтузиазму западных пацифистов какой-то р е ш и т е л ь н ы й шаг России! Мол, что там у вас — какие-то 10 миллионов. Глядите — в е с ь н а р о д вышел на улицу, не приемля войны ради выгоды, убийства ради наживы.
Увы! Полное равнодушие не только к ч у ж и м, но и к с в о и м жертвам! Нет, я не о реакции на обстрел американскими танками российской дипломатической колонны. Хотя и такой вызов мог бы взорвать менее безучастное общество — вспомним бурные демонстрации в Китае после того, как американская ракета попала в посольство КНР в Белграде... События, о которых я упоминаю, не имеют отношения к войне. Но с предельной (тягостной) наглядностью характеризуют н р а в с т в е н н у ю атмосферу сегодняшней России.
Весной 2003-го по стране прокатилась волна поджогов детских домов. Журналисты насчитали более полутора десятков случаев. В огне гибли подростки, и так лишенные всего — семейного тепла, здоровья (горели в основном интернаты для сирот-инвалидов). Акция неслыханной подлости и жестокости! И что же? Доблестные спецслужбы не решились даже заикнуться о д и в е р с и и. Хотя в нескольких случаях были пойманы п о д ж и г а т е л и. Но еще постыднее вело себя общество. Оно просто н е з а м е т и л о трагедий.
А посему будем с почтением относиться к тем, кого даже чужая боль побуждает выйти на площадь. Помните старую песню? Как бы ее ни оценивать, мерило гражданской зрелости общества — и каждого человека! — остается неизменным: “Сможешь выйти на площадь?”