С высоты “Пирамиды” отчетливо проступила доминантная особенность художественного мира Л. Леонова, изначально стремившегося проникнуть в самые глубины бытия, выразить время в соответствующих формулах мифа, создать образы, равные по емкости иероглифу, интегралу, кванту. Благодаря “Пирамиде” постепенно высвобождаются из плена инерционного восприятия его прежние произведения: по-другому читаются самые ранние повести о революции и гражданской войне — “Петушихинский пролом”, “Конец мелкого человека”, “Записи Ковякина”, “Белая ночь”, романы о социалистическом строительстве — “Соть”, “Дорога на Океан”... В свете “Пирамиды” иначе видится вся логика его творческого развития, в результате чего Леонов предстает сегодня как самый таинственный, неразгаданный, энигматичный русский писатель XX века.
Его не с кем сравнить по творческому долголетию: совсем юным вошел он в литературу и, миновав школу литературного ученичества, сразу привлек внимание незаемной силой и зрелостью своего таланта. Известно письмо художника Ильи Остроухова Ф. Шаляпину: “Несколько месяцев назад объявился у нас гениальный юноша (я взвешиваю слова), имя ему Леонов. Ему 22 года. И он видел жизнь! Как там умеет он ее в такие годы увидеть — диво дивное! Один говорит “предвидение”, другой “подсознание”. Ну там “пред” или “под”, а дело в том, что это диво дивное за год 16 таких шедевров натворило, что только Бога славь на Русь-матушку”.
“Писатель должен жить долго” — был убежден Леонов: “жить долго”, чтобы видеть конечные результаты овладевших миром идей, извлечь опыт из человеческих надежд и заблуждений. Почти весь XX век с его войнами, революциями, природными катаклизмами прошел перед глазами 95-летнего писателя, он был непосредственным участником и социального, и литературного процессов в одной из самых горячих точек земной истории — России. Через нее в его собственную жизнь вошел онтологический опыт замкнутого круга, возвращение “на круги своя”. Это роковое возвращение страны к исходной точке всех ее социальных потрясений явилось подтверждением неотступной мысли писателя об исторической неоправданности тотального революционизма, которым, как пожаром, была охвачена русская интеллигенция, ложности признания революции как единственно верного и безальтернативного пути к счастливому будущему. К самим истокам его творчества восходит “Притча о Калафате” как отдельное, самостоятельное произведение, появившееся только сейчас, но как вариант вошедшее в роман “Барсуки”, где молодой писатель предупреждал о необратимых издержках безоглядного волюнтаризма и экспериментаторства: “Страшен ты, страшен, красный сок человеческий”. Убеждение, что “туда и другие дороги есть”, краеугольным камнем ляжет в основание социально-исторической мысли Л. Леонова, в огромном многообразии форм проявившись в текстах его произведений. Не только русская история XX века с ее ставкой на “насильственное счастье”, но и общий вектор поисков путей к счастью и благоденствию человека на земле стал восприниматься писателем как ложный, порочный, ошибочный. Если в романе “Скутаревский” (1930) мелькнула — со ссылкой на Бебеля — наполненная прогностическим смыслом фраза о том, что для проведения эксперимента, то есть “для построения социализма прежде всего нужно найти страну, которой не жалко”, то к концу века тревожность прогноза писателя возрастает до масштаба всей Земли. В безудержной гоньбе за удовлетворением материально-телесных благ, унифицированное в неумеренном росте потребностей и безостановочно возрастающее количественно население планеты окажется на краю бездны, приведет к самоуничтожению; жизнь на Земле закончится “самовозгоранием человечины”: “Событийная, все нарастающая жуть уходящего века позволяет истолковать его как вступление к возрастающему эпилогу человечества”. Потому и торопится писатель завершить свою сокровенную книгу, чтобы успеть, пока не поздно, предупредить людей о гибельности выбранного ими курса, заставить их прозреть и уразуметь, что “наблюдаемая сегодня территориальная междоусобица среди вчерашних добрососедей может вылиться в скоростной вариант, когда обезумевшие от собственного кромешного множества люди атомной метлой в запале самоистребления смахнут себя в небытие — только чудо на пару столетий может отсрочить агонию”…...