“Стоят леса темные от земли до неба, а на небе ночь. Незримо глазу положен на небо ковш; ползёт ковш ко краю; выливаются на жадную землю сон, покой и тишь. Мир спит, и никому не ведомо в нем про укрывшихся в длинных приземистых избах черных мужиков... Бегунов из мира, приманила их девическая нетронутость места, они стали зачинателями этой северной Фиваиды.
К ним, как ручейки к самородному озерку, притекали разные люди, которые тоже не нашли, чем обольститься на этой удивительной земле... Ночными призраками, бездорожьем, ядовитыми воспареньями болот бог охранял свое гнездовье”.
Затем “началась гибель империи, которая для скита, без преувеличения, была крушением самой планеты”.
Крушение привычной жизни на реке Соть началось с появлением Увадьева. Этот герой, порой заслуживающий уважения и сочувствия, был тем человеком, “ которым , — сказано у Леонова, — новорожденная эпоха замахнулась на обветшалый мир” . Эпоха умела выбирать людей, это видно из слов, сказанных Увадьевым о самом себе:
“— Люблю злых... Тугая, настоящая пружина в них, годная ко всякому механизму. Злых люблю, обиженных, поднимающих руку люблю”.
И еще:
“— Душа... чудное слово. Видишь ли, я знаю ситец, хлеб, бумагу, мыло (...) я делал их, или ел, или держал в руках... я не знаю, что такое душа. Из чего это делают? (...) где это продают?”
Увадьеву, жесткому к себе и к другим, предоставляли возможность “дробить и мять людскую глину”, а будь он в те годы в Москве, он участвовал бы в уничтожении храма Христа Спасителя и проектировании на этом месте новой башни. Словом, мир Вышних сил полностью вычеркнут из его судьбы. И хоть он заявляет — “не Вавилон, а завод бумажный возводим”, именно через него проникают на Соть отголоски притчи о Калафате. Вот уж и Красильников, рассматривая архитектурный проект, обнаруживает там, среди корпусов, “подобие башен”, из которых “вился как бы серный дымок”. И запах этот в его “память... успел пророчески вписаться”.
Именно Увадьев встречает в лесу “старичка”. На нем уже нет шляпы, он не плетет “лапоток” — он теперь “луня седей и рыся звероватей”. Отступая перед человеком и его цивилизацией, он не дает советы, а только грозит комиссару: “Все дороги, окаянные, мне попортили”.
“Был ли это (...) Никола, бродяга русской земли , — сомневается автор, — или (...) скитский мужик... неизвестно” . Гибнет скит, исчезает Тимолай, “вздумав-ший, видно, околицей добраться до неба” , и острой грустью рождается фраза: “монахом давалась свобода идти в любую сторону или гибнуть любой гибелью” .
Калафат, цивилизация или идея, а может сообща, списывают за ненадобностью живую человеческую душу и само понятие о Боге...
Мысль о судьбе человечества, о растущей власти над ним агрессивной бездуховности, таящейся в недрах цивилизации, волновала писателя до последнего дня. Эта мысль звучит и в его последнем романе.
...События тридцатых годов... смута, растерянность, вражда... И среди строящихся башен, среди “пепла, который и есть остаток нашей древней и всеобщей мечты о Золотом Веке” , среди затаенного стремления сохранить общечеловеческие, непреходящие духовные ценности звучит голос:
“— А может, мы призваны примером собственного разрушения показать миру напрасность мечтаний, бессмысленность башни без Бога”.
Роман “Пирамида” опубликован в 1994 году. Но еще 70 лет назад Юлия Сазонова, эмигрировавшая после революции в Париж, писала о романе “Вор”:
“Поразительный роман Леонова...”.
“Леонов верит в светлую природу человека... этот свет в леоновском мире несет с собою христианство. Вопреки всем запретам Леонов в своем творчестве славит Христа и в Нем видит будущее спасение России... это помогает ему создать религиозный роман, продолжающий традицию Достоевского”.
“...Леонов приходит к выводу... Земля без Бога есть обитель Смерти”.
Юлия Сазонова предугадала формулу Леонова, прозвучавшую в его последнем романе, — “Бессмысленность башни без Бога” , формулу, являющуюся ключом к пониманию и последнего романа “Пирамида”, и первого рассказа “Калафат”.
Бурные события, сотворенные и творимые “неистовыми” разных частей света, утверждают — притча о Калафате не имеет ни временных, ни пространственных ограничений. Это притча на все времена. А нам, перешагнувшим порог XXI века, нужно молиться, чтобы очередная башня, Вавилонская башня третьего тысячелетия, строительство которой уже началось, разделила участь всех своих предшественниц.