Во-вторых, Россия все еще остается самой большой страной. Причем с относительно маленьким населением, сопоставимым разве что с населением крохотной Японии.
В-третьих, на протяжении многовековой истории России наш народ жил в полувоенных условиях из-за постоянных вторжений иностранных армий. Каково же было удерживать и приращивать огромную территорию сравнительно небольшими силами, не сдаться перед захватчиками, не переродиться, а выносить и развить собственную культуру, сохранить древние духовные силы!
Россия создала особый тип империализма — не воинственно-принудительный и не колониальный, собственно, вообще не империализм, а опыт объединения. Сегодня, когда распался СССР, мы забываем, что очень часто соседние народы сами просились в Российскую империю — и им не было отказа. Москва не вытягивала соки из окраин, что характерно для всякого западного империализма, а, напротив, развивала их, и ни один народ не чувствовал себя ущемленным (про черту оседлости сейчас речь не идет — слишком сложный это вопрос, чтобы решать его на бегу).
Из всех этих условий вырос совершенно особый народ — русский народ в понимании не узко-этническом, а более широком и духовном. “Русскими” являются не только великороссы и даже не только украинцы с белорусами, но и все остальные народы, входившие в состав России. Независимо от религии все они отличались особыми качествами, выкованными в суровых условиях, — коллективизмом, жертвенностью, привычкой к помощи и подвигу.
В этом и заключается геополитический смысл России. Кажется, именно эту землю сам Господь избрал для испытания человека. Ведь Истина не может родиться в благодатных тепличных условиях. Ее нужно выстрадать. И тогда она станет внутренне присуща народу. Только в этих местах, только на территории, позже названной Россией, мог выкристаллизоваться русский народ с особым пониманием мира и человека, и только это понимание могло помочь русскому народу выжить — и не просто выжить, а расширить страну, включить в нее десятки народов (не порабощением, а свободным присоединением без всякого “шовинизма”), создать уникальную культуру, сохранить и приумножить народ. Только здесь человек мог так прочувствовать необходимость любви к ближнему, несостоятельность эгоистического индивидуализма, порочность прогресса ради потребления, сохранить чувство греха.
С утерей чувства истины разлагается нация, но истина разложиться не может. Она — с нами, и ее временная утеря — наша вина. Пусть нам говорят, что никакой родины, никакого внутреннего духовного единства у народа нет и не может быть, что есть только свободные индивидуальности, права, свободы... Серьезных аргументов у адептов этих идей нет. Наши либералы просто не видят, не знают Родины (тут нужно вспомнить слова И. Ильина об особом, духовном способе познания — любви), это явление им непонятно и враждебно. Патриотизм сродни вере, и не случайно подлинный русский патриотизм неотрывен от традиционного русского религиозного сознания. В определении патриотизма нет места материальному взгляду, это относится всегда к сфере духовного, не познаваемого человеком до конца.
Либерализм также является своего рода верой. И если для Запада он органичен, то для нас — вреден. Русский либерализм пришел с Запада. Разумеется, нельзя приуменьшать нашу собственную вину в восприимчивости к этой болезни, но о чужеродности либеральной демократии помнить стоит всегда. И вопрос “продолжать ли интеграцию в рыночное общество” должен пониматься как “хотим ли мы остаться собой”. В таком понимании ясно, что рынок, диктатура, демократия — все это вторично, все эти формы определяются содержанием, и если нам дорога наша страна и наша история, то думать нужно о том, как целесообразнее сохранить наше содержание.