Владимир не договорил. Я заметил, как дернулся его рот... щека... Пересилив себя, он сказал:
— Погиб братенок в блокаду... И отец... И мать... И сестренка... Попали под вражескую бомбежку... рыли окопы... Остался один.
Я не знал, как поступить в эту минуту, что сказать, но Владимир махнул рукою:
— Ладно! Ближе к делу. Беру тебя в разведку. Я говорил с вашим ротным. Он разрешил. Как стемнеет, за тобой придет связной. Готовься. Отдохни малость.
Я был настолько ошарашен, что сразу ничего не мог ответить. Хотя Владимир и говорил мне о разведке.
В это время в блиндаж вошел командир взвода. Он приветливо поздоровался с Владимиром и просил его задержаться, попить вместе чайку.
Было ясно, что взводный был знаком с Владимиром и, безусловно, уважал его. Я и раньше замечал: где бы Владимир ни появился, его всегда принимали как лучшего друга.
Разведчик поблагодарил взводного, но задерживаться не стал. Ему нужно было явиться в штаб полка. Только и успел сказать, что берет меня в напарники.
Когда Владимир ушел, командир взвода сказал:
— Таких, как Новиков, в дивизии раз-два и обчелся. Если берет тебя в разведку, значит, пришелся ты ему по душе.
— Вы знаете Владимира? — спросил я взводного.
— Ну как не знать... Вместе были в дивизионной разведке. Он замещал командира роты по строевой части. Имел звание лейтенанта. Заступился за своего подчиненного, который ни в чем не был виноват. Просто обозвал одну стерву по-русски, а она была ППЖ офицера-особиста.
Парня посадили на “губу”. А дальше намеревались устроить показательный суд. Новиков вмешался. И пошло... И поехало... Вплоть до дуэльной схватки с тем особистом...
Новикова разжаловали, исключили из партии, но, как сильного, смелого разведчика, не решились отправить в штрафбат, перевели в полковую разведку рядовым.
— Не думал, что такое личное горе у Владимира... Все погибли... — сказал я.
— Да... Все. Но он, насколько я знаю, никогда никому не жаловался. Вот такой он...
В разведке
М ы пересекли просеку, где только что прошли вpaги. Внезапно навстречу
потянуло смолистым дымом и каким-то варевом... Видно, немцы неплохо здесь обжились.
Мы круто изменили направление и шли медленно, часто останавливаясь. Впереди между стволами заметили солдатские шалаши. Как же так? Шли... шли... И на тебе — нарвались на логово врагов. Надо уходить! Уходить немедля! Но непонятная тишина нас удерживала.
Лагерь казался мертвым... Никакого человеческого духа... А что если шалаши пустуют, как это бывало у нас? И блеснула дерзкая мысль занять какой-либо шалаш.
Мы бесшумно поползли к строениям. По распоряжению Владимира я заглянул внутрь самого крайнего из них — никого. Заглянул в другой, в третий. Никого.
И вот мы оба в шалаше. Даже не верится, что так все обернулось. Радоваться нам? Или... Но как бы там ни было, а все-таки куда приятнее сидеть на мягкой хвое, отдышаться наконец.
— Это саперы кому-то приготовили... Может, вчера, — сдержанно произнес Владимир.
Шалаши были сделаны на совесть, с уже привычной для нас немецкой аккуратностью — плотно подогнанные тонкие стволы сосен, а сверху хвойные ветки, устланные в два, а то и в три слоя. Обилие хвои и внутри. Зарыться бы в нее, пользуясь моментом! Но мы ни на миг не забывали, где находимся, и лишь позволили себе перекусить. Как-никак, а со вчерашнего дня не дотрагивались до еды.
С жадностью навалились на тушенку. Еще банку, не начатую, оставили про запас. Не забыли и про наркомовские сто граммов. Выпили, и как-то стало веселее на душе. Особенно мне, еще не искушенному в этом.
Владимир определил на карте место, где мы находились, этот шалашный лагерь. Сейчас надо было сориентироваться, как начинать отсюда свой отход.
— Мы не так уж далеко от болота, — сказал он. — Но от места, где выходили на сушу, мы отошли порядочно. Вот оно, — Владимир показал сломанным прутиком на карте. — А вот здесь мы шли...
— Но теперь там немцы, — прошептал я.
— К сожалению, места “наши” враг обживает. Нам пробиваться только по этому ельнику, — он показал его на карте. — Там фрицев нет наверняка, потому что полное бездорожье и глушь.