— Но, — поймал себя на мысли Саша, — сам ведь пошел. Никто не гнал, не заставлял. Хотел быть с молодых ногтей лучше других. За это платить надо. Чертов Фефелов! Но нет пути назад. Да и хочет ли он, Тыковлев, назад? Определенно нет. Только вперед и выше.
Саша уселся за стол первого секретаря райкома и начал тоненько насвистывать:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
* * *
Вообще-то Тыковлев не жалел, что последовал совету Фефелова. По окончании института он за считанные годы подрос от инструктора райкома до секретаря по идеологии. Заимел комнату в коммунальной квартире — достижение по тем временам, получил постоянную прописку. Кормился сытно и вкусно в маленькой “для своих” райкомовской столовой с кружевными занавесками и горшками на подоконниках.
Работа его тоже устраивала. Конечно, секретарь по пропаганде и агитации не самое видное в райкоме место. Возишься с этими лозунгами и транспарантами к каждому празднику, проверяешь, чтобы портреты вождя где надо висели, чтобы на “Правду” и “Комсомольскую правду” подписывались, чтобы политинформации и политзанятия проводились, горкомовских лекторов по предприятиям, учреждениям и школам рассылаешь и отзывы о лекциях наверх пишешь. Сам, понятно, что ни день, то где-нибудь про что-нибудь выступаешь, в пионеры принимаешь, кандидатов в “Артек” на отдых отбираешь, на комсомольских собраниях в райкоме присутствуешь.
В общем, дел хватает. Но работа эта по райкомовским понятиям не самая важная. Хоть ты и секретарь, но секретарь третий, а проще говоря — третьесортный. Если кого на первого выдвигать надо, то обычно берут со стороны или второго повышают. Того, что оргвопросами и кадрами ведает. Секретарей по пропаганде вроде за балаболок считают. Ну и черт с ними! У Саши другой план, свой, так сказать, маневр. Ему поскорее из комсомола на партийную работу переходить надо. Инструктором в горком ВКП(б) приглашают. Для коммуниста настоящий рост там, а не в комсомольском детсаде. Если уж работать, то по-солидному. Из горкома партии прямой путь в ВПШ. Именно туда и стремится всеми силами Саша. Диплом ВПШ, как любит говаривать он, подпуская мягкий грузинский акцент, это гарантия от всех случайностей. Это самое высшее из всех образований.
Но для того, чтобы попасть в ВПШ, надо попыхтеть. Тыковлев знает это и пыхтеть согласен. Время есть, на здоровье жаловаться не приходится, дела в его комсомольском райкоме идут не хуже, чем у других. Значит, все остальное сбудется. Не может не сбыться. Достаточно поглядеть на тех других, кто работает в райкоме. Да чтобы на фоне этого убожества он, Тыковлев, не вышел в дамки? Быть такого не может.
Сегодня Саша за второго. Тот что-то приболел. А может, просто больным сказывается. Сегодня утверждение принятых в ВЛКСМ и выдача характеристик поступающим в специальные учебные заведения. Неинтересное мероприятие. Вот второй и попросил Сашу отбыть за него номер. Тебе, мол, Тыковлев, пора привыкать и к некоторым аспектам работы с кадрами. Учись к людям приглядываться, за подпись свою на кадровых бумагах отвечать. Ошибешься, с тебя спросится. В общем, давай, тренируйся пока на школьниках и абитуриентах.
За длинным приставным столом рассаживаются свободные в данный момент инструкторы райкома, члены школьных комитетов ВЛКСМ, старшие пионервожатые, приглашенные из числа старых большевиков. Саша пересмеивается со знакомыми, интересуется здоровьем старших товарищей, на ходу раздает поручения членам комитетов, вежливо негромко смеется, для чего-то куда-то пытается позвонить и, не получив ответа, напускает торжественно-строгое выражение лица и официальным голосом спрашивает:
— Кажется, все собрались? Можем приступать, товарищи?
И, не слушая товарищей, нажимает на кнопку звонка, укрепленного на письменном столе. Дверь открывается и в нее прошмыгивает тощая, как воробышек, девочка-подросток с аккуратно заплетенными косичками, веснушчатым носом, испуганными голубыми глазами и тщательно повязанным пионерским галстуком. Входит и замирает в нерешительности.
— Садитесь, садитесь, пожалуйста! — покровительственно указывает Саша девушке на одиноко стоящий, как для допроса, стул. — Кто докладывает?
— Я, — с готовностью отзывается паренек в лыжной куртке с комсомольским значком. — Оленева Наталья, 1939 года рождения, ученица 7-го класса, из служащих, занимается на “4” и “5”, член совета дружины школы...
Саша с трудом подавил зевок. Несколько часов заведомо потерянного времени. Сейчас начнется: “Оленева, расскажите биографию”. А какая у нее в 14 лет биография? Никакой. Спрашивать будут про отца, про мать. Не был ли кто-либо под судом и следствием, в оккупированных районах, не были ли родители за границей. Если были, наступает всеобщее оживление, следуют дополнительные вопросы. Комиссия проявляет бдительность. Обычно кто-нибудь предлагает вопрос о приеме отложить до выяснения. Все глядят после этого на председательствующего, потому что он единственный, кто знает: пропустить или не про–пустить. Но это бывает редко.
Значит, начнут гонять по Уставу ВЛКСМ, спрашивать из истории комсомола и пионерской организации, проверять, читает ли поступающий в комсомол газеты. Лидка из отдела пионерской работы обязательно спросит у кого-нибудь фамилию секретаря компартии Новой Зеландии или год рождения товарища Мориса Тореза. Она, стерва, каждый раз специально какую-нибудь такую закавыку придумывает, чтобы слухи о строжайшем приеме разносились далеко по району и заставляли трепетать сердца семиклассников. И никто ее никогда не решается одернуть. Ну, в самом деле, какое отношение секретарь компартии Папуасии может иметь к приему в комсомол какой-то школьницы из города Ярославля? Да его, этого секретаря, наверняка большинство инструкторов в самом ЦК видом не видывали и слыхом не слыхивали.
Прием шел своим чередом. Саша каждые пять минут вставал со своего места, широко улыбался, тряс руку, говорил как можно более проникновенно и торжественно: “Поздравляю со вступлением. Будьте достойным членом организации молодых строителей коммунизма!” Новоиспеченный член ВЛКСМ счастливо выпархивал в коридор, чтобы рассказать ожидавшим своей очереди, как там настроение, что спрашивают, за что ругают.
Процедура приема, по мере того как стрелка часов приближалась к двенадцати, убыстрялась. Наступало обеденное время. Комиссии все больше надоедало задавать все те же вопросы и выслушивать на них одни и те же ответы. Когда прием в комсомол закончился, все облегченно вздохнули.
* * *
Абитуриентов на сегодня было немного. Всего четыре или пять. Саша быстро пропустил первых кандидатов. Одни шли в военный институт иностранных языков, другие — в физтех. Отличники, разумеется. Взысканий в учетной карточке не значилось. Школа рекомендовала. Ну, и Бог с ними, как говорится. Пусть сдают конкурсные экзамены. Там в этих полузакрытых вузах есть своя приемная комиссия, она и решит.
Внезапно взгляд его задержался на фамилии Банкин. Банкин, Банкин... Неужели тот? “Глупости, — решил Саша. — Однофамилец. Из Сибири до нас тут ой как далеко, — подумал он, вспоминая свой нелегкий путь после госпиталя. — Хотя чем черт не шутит”.
Повертел в руках анкету Банкина. Он был выпускником местной школы. От сердца отлегло. Поступать Банкин хотел на престижный факультет журналистики МГУ. Имел какие-то публикации. Характеристика была самая восторженная. Талантливый ученик, любит советскую литературу, активно занимается общественной работой, член комитета комсомола, музыкант, спортсмен...
— Следующий! — крикнул Тыковлев и с интересом уставился на дверь.
Вошел Банкин. Тот самый, который в памятный майский вечер отсчитал Саше за госпиталем тридцать сине-серых сотенных за украденные в аптеке лекарства. Саша узнал его сразу. Банкин мало изменился, хотя, конечно, подрос, раздался в плечах, расчесал темные волосы на пробор. Однако тяжелую бульдожью челюсть и нахальные, чуть навыкате глаза нельзя было спутать ни с чем.