Журнал живо обсуждает ситуацию, которая складывается вокруг Калининграда и области после вступления Польши и Литвы в Европейский союз. Никакого учета интересов России — требует “Новая Польша”. Составляет длинный список из 25 пунктов на предмет своих явно хищнических аппетитов. Вот выполните их — тогда и посмотрим, как дальше с вами обращаться. Перечень — в № 4 журнала за нынешний год.
Откуда этот амбициозный тон, бесконечные претензии, откуда злобная, поистине зоологическая русофобия? От нашей слабости и гонора Польши (впрочем, опирающегося больше на ее вступление в НАТО и шаткость российской власти).
Журнал информирует, что на польской территории шли маневры войск НАТО, в которых приняли участие 20 тысяч военнослужащих из 11 стран этого блока. “Новая Польша” не скрывает: эти маневры вызвали тревогу главнокомандующего ВВС России генерала Владимира Михайлова. А вот как смотрит на этот сюжет правительство РФ, что-то, признаться, ничего не известно.
Журнал постоянно намекает, что в Москве у польского руководства есть друзья. И похоже, что это сущая правда. Во всяком случае, дипломат из российского посольства в Варшаве Андрей Шугуров заявил: мы заинтересованы в сотрудничестве с северо-восточным корпусом НАТО, расположенным в Щецине. Особенно когда Калининград и область окажутся окруженными территорией стран — участниц Евросоюза. Кто уполномочил этого Шугурова высказывать такое мнение, “Новая Польша” не пишет.
Впрочем, чему же удивляться? “Московский комсомолец” в № 120 от 4 июня с. г. напечатал статью “Кроты” бегут с корабля”. А там говорится, что начальник канцелярии российского министерства иностранных дел долгие годы был шпионом США, что хорошо знал министр Козырев, продвигавший его по службе. Недавно Потапов (и еще два шпиона-дипломата) сбежали к своим хозяевам в США.
Хорошо, что в очередном фрагменте книги “Поэзия. Судьба. Россия” Вы, Станислав Юрьевич, так убедительно показали подлинное отношение к нам в стране, которая считает себя частью Европы, а нас, грешных, татаро-монголами.
Надо изживать посеянные Горбачевым, Ельциным, Шеварднадзе, Козыревым и нынешним руководством иллюзии об “общеевропейском доме”, о “вхождении в мировую цивилизацию”.
Хватит пресмыкаться, лебезить, бесконечно извиняться и каяться! Чем больше низкопоклонства, тем больше у Запада желания кобениться и издеваться над Россией и русскими.
Уже такой решимости быть твердыми и гордиться своей историей, давать отпор русобофии — достаточно, чтобы с нами начали считаться.
Л. Шолохов,
редактор многотиражной газеты“Огнеупор”
ОАО “Семилукский огнеупорный завод”
* * *
Уважаемый Станислав Юрьевич!
Глубоко благодарен Вам за исследовательский очерк “Шляхта и мы”! В нем дана адекватная историческая оценка польского и русского менталитетов. Давно не испытывал я такого эмоционального состояния, которое пробудили Вы этой статьей. Мой дед, живший в Белоруссии, с печалью рассказывал мне в детстве о “шляхетском гоноре”, родственном изуверству по отношению к белорусам...
Александр Ореховский,
г. Новосибирск
* * *
Уважаемый Станислав Юрьевич!
“Шляхта и мы” — шедевр, прорыв. Справедливо выделить эти главы в самостоятельное произведение; оно должно быть издано отдельной книгой, в обложке “Нашего современника”.
Считаю, что идеологом и организатором спецгруппы историков по Катынскому делу был партработник В. Фалин.
Фалин был послом СССР в ФРГ, попал под влияние В. Брандта, Г. Шмидта и немецкого образа жизни (в этом я убедился, постоянно прослушивая “Немецкую волну”). Например, перед своим визитом в СССР Шмидт просил организовать в дни пребывания посещение художественных музеев в сопровождении тонкого знатока живописи г-на Фалина. ЛЕСТЬ — оружие западного дипломата.
Теперь к Катыни. В передаче ОРТ “Как это было”, посвященной Катынскому делу, принимала участие некто Лебедева, член комиссии историков, обнаружившей так называемые неопровержимые доказательства вины. Она как-то мелко хихикала по поводу немецкого происхождения веревок, которыми были связаны расстрелянные поляки. “Уж веревки НКВД всегда могли найти”. Кто-то задал вопрос об идентичности расстрела пленных красноармейцев в Орле с катынским расстрелом. Дама сникла, увяла, в студии возникла пауза, казалось, она перечеркнула все, что до этого утверждалось. Паузу и передачу закрыла реплика ведущего Шкловского: “Катынь, очевидно, — месть за гибель красноармейцев в польском плену”.
Издавайте книгу! Главный девиз работы — смерть советской деликатности в межнациональных вопросах! Лишь порою “сладостен обман”...
С уважением
В. С. Гладских,
г. Дзержинск
* * *
Дорогой Станислав Юрьевич!
Всякий раз, когда я читаю вашу “Поэзию. Судьбу. Россию”, у меня, как и у многих читателей, возникает желание как-то выразить свои чувства, непременно возникающие во время чтения. Вот и “Шляхта и мы” — не оставила безучастной, ибо дала ответ на многое, что волновало всю жизнь и... казалось несовместимым с “братством народов”, подчас казавшимся надуманным явлением.
Меня заинтересовали воспоминания Н. Вальдена (Я. Подольского) о его жизни в плену у поляков (“НС”, № 5, 2002) и приведенные Вами кусочки сцен из лагерной жизни, где автор удачно (чтобы выжить) использует “органические особенности, роднящие мусульман с евреями”: на вопрос о национальности отвечает, что он — “татарин”. Мне, как казанскому татарину, кажется, что он имел в виду татарина крымского, ибо в истории они больше имели дело с Крымом, чем с Казанью, да и у последних все-таки больше “русскости”, что ли... Но это так, к слову пришлось.
В 1941 году я окончил 7 классов и больше учиться в школе не пришлось целых 10 лет: работа на тракторах и комбайнах, затем фронт, а после войны “повезло” в “кадровой” отслужить до 1951 года.
...Помню, как послал меня главный инженер зерносовхоза “Ударник”, что в Самаркандской области Узбекистана, вместе с другими пятнадцатилетними в Нарынский учкомбинат по ускоренной подготовке комбайнеров-трактористов, находившийся в Наманганской области. Это — так называемый “ферганский оазис”, ныне привлекающий таджикских экстремистов как лакомый кусок. Там-то я впервые воочию встретил польское воинство, да еще и в знаменитых по литературе “конфедератках”, уже своим видом “отдаляющих” их от нас. Если наши солдаты в наших краях были в непрезентабельных шинелях и обмотках, то... польская шляхта была одета и обута с иголочки — в английское сукно и ботинки на толстенных подошвах, а офицеры — в сверкающие сапоги.
Во всем их облике, во взглядах сквозило презрение к нам, как к “быдлу”. И это я, пятнадцатилетний, запомнил на всю жизнь. И еще мы удивлялись: почему их разместили в “райском крае” — Ферганской долине, а не в голодной степи, где мы работали под знойным солнцем, выращивая хлеб?
Встречал я поляков и непосредственно в Польше. В 1944 году пришлось воевать на Карпатах и 3 месяца находиться в госпитале после ранения в г. Ярославе-на-Сане. Когда уже в выздоравливающей команде я стоял на вахте с “трехлинейкой” возле ворот госпиталя, меня всегда раздражал надменный вид солдат-жолнежев. Особое раздражение вызывал у солдата, курившего махру, запах — умопомрачительный запах турецкого табака, который оставляли за собой проходившие мимо госпитальных ворот польские офицеры с сигаретами в руках.
После выздоровления нас, более образованных, имевших семилетнее образование, направили на курсы санинструкторов, находившиеся здесь же, в городе Ярославе-на-Сане, и располагавшиеся в одном крыле женского монастыря.
И вот в конце февраля 1945 года нас, курсантов, по тревоге подняли и по трое с автоматами направили по селам и хуторам спасать славян-украинцев и белорусов от бесчинств поляков, творимых над ними.
То, что мы видели и слышали от них — было ужасно. Бандиты (по-другому их назвать не поворачивается язык) ночью врывались в хаты селян-православных и, избивая мужчин, насиловали девушек, уводили скот, лошадей и всю нехитрую крестьянскую технику, отбирали силой драгоценности, и чтобы те не сопротивлялись и не поднимались с места, пока они бесчинствовали, устанавливали на их головах гранаты.