Мимо мэрии проходит БТР. На нем несколько человек в солдатских шинелях и без шапок. Крики: “Наш БТР!” За ним едут несколько грузовиков — тоже наши. Стрельба вскоре прекращается. Правительственный БТР, охранявший гостиницу “Мир”, и “Желтая жаба” с громкоговорителем уезжают без боя. Отступает и скрывается куда-то милицейское оцепление. Новые волны народа заполняют площадь, теперь уже со стороны зоопарка.
Хотя выстрелов больше не слышно, говорят, есть опасность, что из гостиницы “Мир” снова откроют огонь. Берусь помогать нашему врачу, который с санитарной сумкой расположился невдалеке от двадцатого подъезда. Подходят пострадавшие. Пулевых ранений больше нет, но есть ушибы и переломы, полученные в рукопашном бою. Приношу из здания стул, затем тащим с кем-то бачок с водой. Продвигаемся ближе к мэрии, но пострадавших больше не видно. Мэрия молчит. Похоже на нашу победу. Подъезжают новые захваченные машины. Появляются милиционеры, пере-шедшие на нашу сторону. Им аплодируют. Площадь перед балконом Верховного Совета заполняется народом. Царит радостное возбуждение. Кто-то советует занять круговую оборону. “Какую там оборону! — возмущаются в ответ. — Мэрию надо брать”.
Начинается импровизированный митинг. Выступают депутаты. Неизвестно откуда появившаяся Сажи Умалатова предостерегает от эйфории: “Это еще не победа”. Другие говорят в том же духе. Но как гром с ясного неба раздается резкий голос Руцкого: “Будем брать мэрию и Останкино!”. После него выступает кто-то другой с призывом формировать добровольческие отряды для захвата телецентра. Вскоре над нами в начинающем темнеть небе проходят, как мне показалось, в сторону Останкина три вертолета. Думаю: как быстро реагирует правительство!.. Трофейные машины начинают наполняться добровольцами. Грузовики с порванным брезентовым верхом и разбитыми стеклами кабин, автобусы, битком набитые молодежью, опьяненной воображаемой победой, отъезжают без всякого порядка. Из окон торчат красные и монархические знамена. Похоже на семнадцатый год, как его изображают на картинах, — грузовики с вооруженными рабочими. Только здесь на двух или трех человек с автоматами полсотни безоружных юнцов. И так лихо, так радостно, по пути махая или грозя прохожим, мчались они через весь город на верную смерть.
Только потом, когда все было кончено, появились вопросы: зачем? На что надеялся Руцкой и окружавшие его опытные, убеленные сединами военные? Не лучше ли было бы не распылять силы, а до конца стоять вокруг Дома Советов? Если бы на нас напали в ночь с третьего на четвертое или утром, то было бы ясно, что правительство, а не мы, начало бойню. Пусть бы мы погибли, но женщины и безоружные мужчины, стоявшие на баррикадах, стали бы вечными свидетелями обвинения против правительства.
Рассказывали, что перед штурмом Останкина между Макашовым и Брагиным велись переговоры о предоставлении Верховному Совету часа эфирного времени. Но если бы даже Макашов со своей группой проник в телецентр, то неужели группа “Витязь”, охранявшая этот объект, вкупе с техническими специалистами не сумела бы отключить электричество или каким-нибудь другим способом помешать передаче? Стоила ли игра свеч? Ходили слухи, что командиры воинских частей, расквартированных в Москве и Подмосковье, обещали придти на помощь Руцкому, если он захватит Останкино. Но слухи о военной помощи ходили еще до 3 октября. То якобы Псковская десантная дивизия идет на помощь, то Северный флот грозит Ельцину своим вмешательством, если прольется хоть одна капля крови.
Сколько ее пролилось у метро “Баррикадная”, на Смоленской площади, в других местах! Но никто не пришел. Можно ли было после всего этого верить обещаниям? Если военные действительно хотели помочь, то пусть бы пришли к Дому Советов и встали на его защиту. Какой-то близкий к Руцкому человек вспоминает: “Руцкой призывал штурмовать мэрию. Это была истерика, эмоциональный взрыв. Разум его помрачился”. (“Мы и время”, 1 ноября 1993 г.). Но имел ли право на такие эмоции человек, которому поручено управление государством? Не будем судить Руцкого, это сделают другие. Но все те, кто его окружал… Почему они не удержали его от такого шага? Или это была коллективная истерика?
Захват мэрии длился не более получаса. Там хозяйничали баркашовцы. Они перекрыли вход для случайных людей, объясняя это начавшимся мародерством.
По площади провели каких-то арестованных милицейских чинов. Толпа порывалась бить их, но охрана надежно защищала. А за гостиницей “Мир” шла беседа с пленными омоновцами. Оказалось, что это были не профессионалы, умеющие одним ударом сбивать с ног и ломать ребра, а призванные в армию деревенские парни из Липецкой или Воронежской области, на которых напялили бронежилеты и дали им в руки дубинки и щиты. “Мы ничего не понимаем”, — жалобно говорили они. Командовавший ими офицер хотел было погрузить их в автобус вместе со снаряжением и убраться восвояси, но ему не дали этого сделать. Какой-то человек с бородой, помахивая трофейной дубинкой, объявил: “Ребята, мы никого из вас не принуждаем. Даем вам несколько минут на размышление: или переходите на нашу сторону, или можете возвращаться в казармы. Но автобуса, щитов и бронежилетов мы вам не отдадим. Учтите, что по дороге толпа может вас избить. Думайте сами”. Через несколько минут солдаты, посоветовавшись, вяло согласились перейти на нашу сторону. Дали команду: “Батальон, строиться!” И батальон, а вернее, оставшаяся от него рота зашагала в сторону Дома Советов. “Молодцы!” — приветствовала их толпа. Кто-то из нашего начальства обещал их накормить. Не знаю, выполнили ли это обещание, так как в центре всеобщего внимания стоял захват Останкина.